1

Три девушки—регулировщицы в выжженных солнцем гимнастерках стояли на дороге и молча глядели вслед удаляющейся машине. Они только что сошли с этой машины, чтобы здесь, в долине, которая называлась Голубой падью, организовать новый регулировочный пост.

Пост должен был расположиться на перекрестке дорог, неподалеку от бревенча-того моста, перекинутого через безымянную горную речку. Это было оживленное место. По дороге, наполняя тихую падь разноголосым шумом, беспрерывно двигались в глубь Маньчжурии наступавшие советские войска.

Красный и желтый флажки в руках девушек должны были подчинить движение своей воле, сделать так, чтобы оно ни на один миг не теряло своей стремительности. Это было не легко, и одна из девушек, старшая поста сержант Лида Черницкая, вместе с подругами - следившая за машиной командира взвода, озабоченно думала о предстоящей задаче.
Своих подчиненных девушек Лиза почти не знала. Одну из них, Галю Межову, она раза два встречала, со второй же даже и познакомиться как следует не успела. Ее включили в состав поста перед самым приездом сюда, и все, что было Лизе о ней известно, это её имя: Тамара Каценко.

Лада чувствовала себя неуверенно, не знала толком, как заговорить с девушками и поэтому ей самой показались неуместными слова, которыми она первая нарушила задумчивое молчание:
— Ну, вот, девочки, мы и дома.
— Хороший дом, — вздохнула Межова, ковыряя дорогу носком сапога, — глушь, дичь и ни единого живого существа.— А мне эта Голубая падь нравится, чем тут плохо? — сказала Тамара, глядя вокруг восхищенным взглядом.
Глухая горная падь в это тихою августовское утро действительно выглядела красиво. Длинная и извилистая, сжатая с боков сопками, она еще же успела впустить в себя солнце и лежала вся в прохладных тенях, полная свежих ароматов неизвестных цветов и трав. Солнце слегка золотило - лишь самые вершины сопок, падь же, казалось, спала, и плеск, воды в речке походил на ее сонное дыхание.

Кругом, куда ни взглянешь, (буйно курчавились заросли, щедро обрызганные крупными каплями ночной росы. Высокая, густая трава, запыленная и притоптанная с краю колесами, стеной подступала к дороге. Перемешанная с кустарниками, она тянулась до самых сопок, которые, казалось, похвалялись одна перед другой пышностью и густотой своих зеленых одеяний.

Сплошное море зелени расстилалось вокруг, без единой прогалины обнаженной земли или голого камня. И только, одна дорога, точно шрам на красивом лице, разрезала это зеленое море извилистой, коричневой полосой по всей его длине.
Лиза невольно залюбовалась природой, слушая, как Тамара мечтательно говорила:

— Построить бы домик среди этой красоты. Купаться бы, загорать на солнце, книги читать...
— В общем, жить барыней? — заметила Межова с иронией, — глупости ты говоришь, Тамара.
— Почему? Разве мы за войну не заслужили себе отдых?
— Война, к вашему сведению, не кончилась.
— Она скоро кончится.
— Тебе сообщили по прямому проводу? — Причем тут провод? Знаешь, наши
войска сейчас уже где? В Порт-Артуре.
— Все равно вам здесь не жить. Потому что это Китай и мы сюда не на жительство приехали. Покончим с самураями и назад.
— Ну, правильно. Я знаю. Не понимаю, чего только ты на меня набросилась.
—Я, Тамара, не люблю, когда люди о пустяках говорят вслух. Домики нам надо строить не здесь. Помнишь Белоруссию?— Межова вдруг нахмурилась, свела белёсые пушистые брови. — Видела, там в каких землянках люди живут? Потому что немцы все деревни пожгли.
— Немцы и у нас в Ельце были. Правда, недолго, — сказала. Тамара. — А только, что хорошо здесь, то хорошо.
— Нет, я не согласна, - возразила Межова — дома я каждый цветок, - каждую травинку знаю, а здесь всё как – то на одно лицо, красивое, а не интересное…И вся природа – сопки да небо. У меня к этой тесноте никогда душа не привыкнет.
— Посмотрите, девочки, дом.
Тамара показала рукой в сторону сопок, и Лиза, вглядевшись, увидела там крышу домика, едва выступавшую из-за деревьев.
— Китайская: фанза, — определила Тамара, может быть, сходим туда, посмотрим.
—Некогда нам, товарищи, — сказала Лиза, — пора за дело браться. Каценко, вы встанете на пост. Оборудуете его и приготовитесь к пропуску транспорта. Межова со мной, строить шалаш и грибок, - распорядились она строго по – командирски.
— Как мне надоели эти пути-дороги, знали бы вы, товарищ сержант, — печально вздохнула Тамара, направляясь к перекрестку и на ходу разбирая сигнальные флажки.
Межова промолчали. Она вслед за Лизой подошла к куче досок, сваленных в кю-вет, разглядывая их, недовольно проворчала:
— Ивлев—скряга, и на доски пожадничал. Разве нам хватит этих досок?
— Ничего, как-нибудь обойдемся, — сказала Лиза.
Ей и самой было ясно, что досок мало, на шалаш и грибок их не хватит, но делать было нечего, и Лиза, пораздумав, распорядилась:
— Примемся сначала за шалаш, а на грибок, что останется. В крайнем случае обтянем его плащ-палаткой.
— Правильно, — согласилась Межова.
— Мне, товарищ сержант, дайте топор, я им умею орудовать. Покажите, что тесать.
2

Тамара, напевая вполголоса, расставила на перекрестке столбики с указателями. Белые, гладко обструганные, они ещё пахли смолой, а широкие фанерные стрелки с надписями походили на руки, протянутые в разные стороны.
Вкапывая их в землю. Тамара приговаривала:
— Эта рука сюда, эта сюда. Стоять прямо, иметь бодрый вид, ну! - И ста-рательно трамбовала черенком лопаты сухую, комковатую глину.
Когда она ставила, к мосту с грохотом подползла огромная пыльная черепаха – танк Т-34, с башней, убранной засохшими ветками берёзы. Лениво подминая дорогу широкими гусеничными лапами, танк выкатился не перекрёсток и остановился возле регулировщицы.
–– Чего ты встал, проезжай. – Закричала Тамара выглянувшему из переднего люка черномазому водителю.
–– Не ругайся, дорогуша, - губы танкиста растянулись в улыбке, лучше скажи, далеко ли до Харбина?
–– Близко, за следующим поворотом. Там тебе откроется и Харбин, и Токио. Быстро доберёшься, только сматывайся с дороги поскорее…
— Ох, ты какая грозная. А я вот возьму и нарочно с места не тронусь.
— Попробуй только.
— И попробую. Столкни, если сил хватит.
–– Ну, ты не валяй дурака, - рассердилась Тамара. – позади тебя машины идут. Пробку создашь.
— Будешь злиться, встану тут и точка. Правда, товарищ лейтенант?
Водитель спрятался. В башенном люке, отскочившем кверху точно крышка карманных часов, показался другой танкист, с погонами лейтенанта на синем брезентовом комбинезоне:
—Обойдёмся без ссоры, кивнул он Тамаре, выбираясь на броню башни, - регулировщик для нас закон. Но у нас небольшая авария и по этому случаю разрешите возле вашей, так сказать, начальственной особы…
—А без болтовни не можете? – строго, но уже не так официально сказала Тамара.
––Можно и без этого. Вы без серьёзности, мы без лишних слов. Договорились?
Лейтенант спрыгнул на землю, оправил комбинезон, приказал водителю:
––Левшин, припять с дороги.
Внутри танка застучало, повалил голубой, едкий дым. Лязгая гусеницами, танк, медленно, как будто нехотя нехотя, пополз с дороги.
— Чёрт его знает, километра три уже вот так дымит,—подходя к Тамаре, сказал лейтенант, — вы в машинах, случайно, не разбираетесь?
— Я во всём разбираюсь, — улыбнулась Тамара, кося: любопытным взглядом на рослого, подтянутого лейтенанта.
— Как живёте тут? — не расслышав её ответа, спросил лейтенант.
— Мы только собираемся здесь жить.
— Не страшно одним?
— Кого нам бояться?
— А японцев? Они теперь, как дичь, водятся по сопкам. Драться в открытом бою у них духу не хватит. Вот они прячутся, ждут, когда кто-нибудь из нас попадется им в одиночку, без оружия...Смотрите, как бы к вам они не пожаловали.
––На западе покрупнее гости попадались.
— Еще бы, такие девушки, — согласился лейтенант.

Тамаре лейтенант понравился. Она уже собралась заговорить с ним на другие те-мы, но в. это время: на дороге показалась длинная колонна «студебеккеров» и лейтенант поспешил перебежать через дорогу, к танку. А когда машины прошли, он вместе с водителем, возился возле танка и на регулировщицу не обращал внимания.
Тамару это обидело. Она с досадой сунула флажки за голенища керзовых сапог и, отвернувшись в сторону, принялась напевать мучивший её в последнее время маньчжурский вальс:
Тихо вокруг, ветер туман унес.
На сопках Маньчжурских воины спят.
...Маньчжурские сопки. Думала ли она, ничем неприметная девчонка из маленького городка на Орловщине, побывать когда-нибудь на этих сопках. А теперь эти Маньчжурские сопки вокруг неё...
Невероятно, как во сне. И вообще жизнь в этом году несется, подобно стре-мительному водовороту.

...Бои за Берлин, регулировочный пост на углу загроможденной развалинами Вильгельмштрассе. Затем стремительный, без отдыха и сна, марш через горы в Че-хословакию. Усаженные темными каштанами улицы Праги. И, наконец, после месячного пути через весь Советский Союз - Маньчжурия, другой край света. Очутиться бы теперь дома, рассказать подругам обо веем виденном и пережитом, поверили бы или нет? Что-то они делают там? Конечно, как всегда, все вместе идут на работу, и Физа Кочнева, милая, хорошая Физа, стучится в окошко и спрашивает у матери: «От Тамары что-нибудь есть?»
Домой захотелось так, что больно защемило сердце. Тамара оперлась плечом о столбик указателя, закрыла глаза и задумалась. Вспомнилась фабрика. Тамара мысленно прошла по цеху до своего рабочего места возле окна, подумала, кто мог работать вместо неё, и решила: «Вернусь, обязательно встану на своё место».
Потом, путешествуя дальше, заглянула в просторный фабричный клуб и улыбнулась, вспомнив, как когда – то, едва научившись танцевать, руководила в нём кружком коллективных танцев
Итак, товарищи, начнём, раз – два, раз –два…».
…Резкий автомобильный гудок оборвал хорошие, далеко убежавшие мысли. Мимо, пахнув в лицо бензиновой гарью, шмыгнул приземистый «виллис». Какоё – то офицер, в развевающейся за спиной плащ – палатке, привстал на сиденье и погрозил Тамаре пальцем.
За «виллисом» тянулась вереница других машин. Дорога оживала, мечтать было некогда.
Тамара показала вслед удалявшемуся «виллису» язык, расправила флажки и, выйдя на центр перекрестка, застыла в привычной, подтянутой позе.

3

К Лизе и Межовой, занятым сооружением шалаша, подошёл третий танкист, молодой паренёк, с погонами старшины на гимнастёрке. Закурил, критически оглядывая проделанную девушками работу, спросил
— Над чем потеете, друзья?
— Плотину строим! — недружелюбно ответила Межова, откидывая ладонью спадавшую на лоб светлую прядь волос.
Старшина не обиделся.
— Плотину на сухом месте? И это дело. Разрешите помочь?
Он несколько раз глубоко затянулся дымом, бросил папиросу и, подойдя к Лизе попросил лопату:
— Отдохните, сержант, а я поковыряю за вас.
Лиза хотела отказаться.
— Спасибо, мы как-нибудь сами.
— Отказываться от помощи товарища в боевой обстановке нельзя, — заметил старшина, принимаясь копать ямку для столба.
— Жилище? — спросил он немного погодя, а материала у вас не маловато?
— Насколько хватит, больше взять, негде.
— Ерунда, вон материал, пожалуйста, — кивнул он в сторону одинокой фанзы, под сопкой, — сейчас мы разведаем.
Старшина достал бинокль, приладил к глазам, разглядывая фанзу, сказал:
— Хижина, видимо, необитаема. Сделать туда парочку рейсов—и дело в шляпе. Досок набрать, жести. Ну, что, пойдет со мной кто-нибудь?
— Я схожу, — согласилась Лиза, — ты, Галя, останешься за меня.
Лиза взяла автомат, вскинула, его на ремень и молча направилась в сторону фанзы.
Старшина крикнул в сторону танка:
— Товарищ лейтенант, я отлучусь на полчаса — девчатам помогу.
Лейтенант что-то проворчал в ответ, не расслышав его, старшина махнул рукой и пошел вслед за Лизой. Поравнявшись с ней в траве, спросил:
— Давно вы в этих местах?
— Сегодня с утра, а что?
— Так. Травища тут, видите, какая, что твоя тайга. Разрешите, я пойду впереди.
Лиза уступила. Высокая, густая трава доставала до плеча и, чтобы идти по ней, надо было все время раздвигать ее руками, как камыш. Ноги мягко, точно по ковру, ступали по мху и каким-то лежачим стеблям, которые гулко лопались под ногами.
Через несколько минут Лиза не узнала свои сапоги. Обсыпанные цветочной пыль-цой, они из бурых сделались золотыми. Пробираться по траве было нелегко, но приятно. Согретая солнцем падь стряхивала с себя сонное безмолвие, и этот вид просыпавшейся природы радовал сердце.
Лиза, шагая за старшиной, посматривала вокруг, слушала разноголосые трели невидимых птичек, которыми, казалось, был полон воздух, и думала, что нет -ничего лучшего, как в такое вот утро с полотенцем через плечо пойти на речку купаться. Окунуться с головой в прозрачную холодную воду, а потом лечь на солнцепеке и под звон кузнечиков и мирный шелест листьев березы над головой думать о самом дорогом, что есть у тебя в жизни.
— Вы чего молчите? — не вытерпел старшина, оборачиваясь к Лизе.
— Задумалась, — призналась Лиза,— природой залюбовалась.
— Нравится?
— Очень.
- У меня у самого натура неравнодушная к таким вещам.. Я до воины работал с теологами, три года бродил по Алтаю, каждую тропинку в горах знаю. А горы там разве такие? Против них эти сопки ерунда. Да и природу не сравнишь. В общем, полюбил природу. У меня даже - фамилия, по странному совпадению, вроде как бы природная — Кедров. От слова кедр. Знаете такое дерево?
Старшина несколько минут шел молча, потом спросил:
— Вас как зовут, можно узнать?
— Лиза.
— А я думал Вера. Не угадал. Обычно я всегда точно угадываю имена:
— Это как же, по лицу или по характеру? — усмехнулась Лиза.
— И по лицу и по характеру. А вообще это ерунда, конечно, от нечего делать. На войне давно?
— Первый раз.
— Дальневосточница?
— Да,
— А подруги?
— Они с запада. Я тоже просилась на запад, три раза рапорт подавала и все три раза отказывали, — для чего-то сказала Лиза и смутилась.
— Ничего, — успокоил ее старшина, — на востоке люди тоже были, нужны. Где ни служить, да служить.
— Правильно. Только - без привычки на войне трудно.
— Страшно, хотите сказать?
— Хотя бы...

Старшина пошел рядом с Лизой; раздвигая перед ней траву, сказал:
— Если кто скажет вам, что он привык и не боится на войне, — не верьте ему, Лиза. Все это чепуха. Умирать никому, не охота, все боятся. Только некоторые не умеют подавить в себе страх, не могут в нужный момент скрыть это от людей. Все дело в силе воли. Обладаешь таковой — все в порядке. Кроме того, убеждение. Если ты знаешь, за что воюешь — страх тебя не возьмет. В атаке, например...
— Мы, кажется, дошли, — сказала Лиза, первая ступив, на узенькую, мало заметную тропинку, ведущую в сторону фанзы.
Фанза стояла посреди выкошенной поляны, под гущей молодых дубков, бросавших на нее густую тень. Неподалеку виднелся огород, заботливо обнесенный жердяным заборчиком. В огороде росла кукуруза, утомленно склонившая на бок спелые, желтые скалки. Между грядок с капустой зеленели высокие, прямые стебли гаоляна.

Старая глинобитная фанза носила следы недавнего разгрома. Один угол и часть соломенной крыши были тронуты начинавшимся пожаром.
Сорванные с петель двери валялись в стороне. В единственном окошке зияла пустота, и утренний ветерок по-мышиному шуршал клочьями бумаги, заменявшей стекла.
Старшина и Лиза сначала обошли вокруг фанзы и только после этого заглянули внутрь. Фанза состояла из одной продолговатой комнатушки, полутемной и неуютной, как, сарай.
Один угол ее занимала фанерная ширма, разрисованная полустершимися цветами, посреди пола серели закопченные камни первобытного очага, возле стен валялись затоптанные ногами соломенные цыновки. Пахло паутиной, золой и застоялой копотью.
Бедность и убожество человеческого жилья поразили Лизу.
Остановившись у порога и, сама не зная отчего, вдруг расстроившись, она без вся-кого любопытства осматривала фанзу и ей никак не удавалось представить жизнь в подобных условиях.
Чем-то очень далеким, страшным повеяло на нее при виде этой фанзы. Так вот как живут люди за границей...
Старшина, пройдя за ширму, позвал оттуда Лизу.
— Идите сюда, сержант.
Лиза подошла. За ширмой валялся, видимо, сорванный со стены, шкафчик с битой посудой, а вокруг него на цыновке темнели какие-то расплывчатые, засохшие пятна.
— Обратите внимание, — сказал танкист, — здесь происходила борьба. Кто-то кого-то ранил. Пятна на полу — это кровь.
— Кровь? — переспросила Лиза, невольно бросая обратно поднятую с пола фарфоровую чашечку, — чья же это кровь?
— Обождите. — насторожился танкист, — в фанзу кто-то вошел.—Он нагнулся и посмотрел в щелку, потом вытянул пистолет из кобуры и, пригласив Лизу следовать за собой, вышел из-за ширмы.
В дверях фанзы, чуть согнувшись в учтивом поклоне, стоял старый китаец. Он, казалось, ожидал русских, потому что едва Лиза и танкист показались из-за ширмы, желтое, как дряблая корка дыни, лицо его растянулось в широкой приветливой улыбке.
— Здласытуй, лусыкий, дени добылый, — нараспев заговорил он, протягивая вперед сухую, крючковатую ладонь, — моя видела вас, моя лаботай о голода, вы ходи сюда, потом я ходи сюда, моя вам лада...
- Кто ты такой? - строго спросил танкист.
— Моя бедный китайза... Лаботай много, кусай мало, плохо зыви...
— Что ты здесь делаешь?
— Моя зыви тута. Дылугой фанза нету...
— Значит, хозяин этого дома?
— Хозяин, хозяин...

Китаец закивал головой и, смущенно опустив руку, посторонился от порога, Лиза из-за спины танкиста внимательно оглядывала китайца. Ее встревожили его глаза, которые как-то не по-старчески живо блестели и бегали в косом разрезе век. В остальном он ничем не отличался от той массы полуголодных и грязных китайцев, которых не раз приходилось видеть девушке за время езды по маньчжурским дорогам.
Китаец был бос, без головного убора, и единственно новой вещью в его одеянии была красная повязка на правом рукаве.
Заметив на себе, взгляд девушки, старик низко поклонился в ее сторону и, еще шире осклабляя желтые, кривые зубы, пропел:
— Лусыкий девушка? Шибко шанго, холосо...
И, подняв кверху большой палец, затряс им в воздухе.
— Где японцы? — спросил старшина. —Японзы помилай... Лусыкий ходи,
все японзы убивай...
— Где убивай, здесь?
— Да, да. Моя фанза забегай пиять японза. Потом лусыкий ходи фанза. Лу-сыкий бух, бух. Японза моя шибко боялся, моя гаолян сиди...
— А тебе их не жалко? — допытывался старшина, — может быть, пожалел. Они ведь тут у вас долго хозяйничали.
— Моя японза жалко? — возмутился китаец, — моя сама думай убивай японза. Японща шибко плохой. Моя бил, детка моя бил, гаолян забирай, чумиза забирай. Японза собака, не шанго.
— Самураев, значит, не перевариваешь, ну, а русских? Может быть, тоже?
Китаец отрицательно замотал головой.
— Нету, нету. Лусыкий шанго. Лусыкий китайза товалис...
— Ишь ты, политик. Где же твоя семья, товарищ, дети где, жена?
— Моя семья нету. Семья помирай голоду, моя одна…
— Ну, ладно, — реши старшина, пряча пистолет в кобуру,- давай старина, о деле поговорим. Ты знаешь зачем мы пришли к тебе?
— Ваша буди говоли, моя буди знай. —поклонился китаец.
— Надо нам из твоей фанзы вот эту фанеру, ничего не имеешь против, если мы у тебя её унесём?
— Моя согласна, моя лусыкий жалко нету.
- Ну, вот и договорились. Лиза, вы постойте, а я быстренько расковыряю эту
ширмочку.

И старшина с большой ловкостью принялся отрывать и складывать на пол квадратные листы фанеры. Китаец наблюдал за работой. У него был такой вид, будто разрушение, производимое здоровенным танкистом, доставляло ему большое удовольствие.

Он только один раз скользнул по девушке коротким взглядом, и Лиза опять не могла не обратить внимания на странный блеск его узеньких, чёрных глаз.

Ей почему-то не понравился этот китаец, и она сколько ни пыталась, не могла подавить в себе неприязненное к нему чувство. Пока старшина со скрежетом рвал фанеру, китаец говорил нараспев:
— Японза плохо воюй, лусыкий холосо воюй. Лусыкий мыного танки, мыного пушки. Японза мала. Японза конец…
— Однако, довольно, — прервал его старшина, кончив с перегородкой, пойдём Лиза.
Он всю фанеру взвалил себе на плечи и следом за китайцем пролез в двери. Лиза шла позади. Китаец проводил их до высокой травы. Кланяясь он говорил:
— Гуляй моя гости. Моя здеся холосо. Езя помидорка, капусыка… Моя будет угощай.
— Спасибо, сказала Лиза, - придём.
— Сичасливый пути…
— Интересный китаец, - отойдя несколько шагов, сказал танкист, - не спросил я его, почему он в фанзе не живёт. Вам он понравился?
- Ничего старик, - уклончиво ответила Лиза.

4

К полудню на дне пади стало невыносимо жарко. Высокое белёсое небо, круто опрокинутое над падью, дышало томительным зноем. Солнце, окружённое оранжевым кольцом, стояло на одном месте, как прибитое.
Затянутые в поголубевшую зелень, сопки отдавали жаром, словно раскалённые колосники, да и вся падь сделалась похожей на огромную печь, полную сиреневой дымки.
Лиза изнывала…
Она спряталась под грибком, не дававшим, впрочем, никакой защиты от зноя, и то и дело отирая ладонью струившийся по лицу пот, как избавления ждала, чтобы пронеслась мимо машина и обдала бы её пыльной, прохладной волной.
Но машин, как нарочно не было. И Лиза тщетно вглядывалась в извилистую даль дороги. За два часа, в течение которых она стояла на посту, ей успела приглядеться так очаровавшая её утром природа, и её теперь не занимали ни красиво протянувшиеся сопки, ни зелень, ни расплывчатая перспектива долины…
Пыльная придорожная трава наводила скуку, а от металлического звона цикад кругом шла голова. Только речка, лениво побулькивая, дразнила своей холодной свежестью, заставляла думать о воде.
Лизе хотелось пить. Она сняла с гвоздика, вбитого в столбик, алюминиевую фляжку, потрясла возле уха, снова убеждаясь, что она пустая. Ей не хотелось беспокоить подруг, но жажда становилась всё настойчивее, и Лиза, уступая ей, крикнула:
- Галя, иди сюда.
Из шалаша тотчас же выбралась Межова и на ходу подбирая волосы под беретку, подошла к ней. Лицо у Межовой было красное, помятое, на веснушчатом носу блестели капельки пота. Видно было, что полуденный зной мучил и её.
— Жарко?— участливо спросила Лиза.
––Собирались отдохнуть, товарищ сержант, да разве в такой бане заснёшь? И без того дышать нечем, а тут ещё мухи привязались, измучилась. Вы чего меня звали?
— Будь добра, Галечка, принеси мне попить.
Межова вернулась к шалашу, взяла ведро и по траве пошла к речке.
— Будь осторожна, Галя, - крикнула Лиза вслед.
Межова вернулась без воды. Фыркая и тряся головой, она ещё издали заворчала:
––Ну и край. Тут все какие – то гадости, фу…
— Ты чего, Галя? – тревожно спросила Лиза.
— Не могу, товарищ сержант, не могу, меня сейчас вырвет, - застонала она в ответ.
Межова села на опрокинутое ведро под грибком, долго оплёвывалась ...Лиза тормошила её.
––Да расскажи ты, в чём дело?
––Фу…Прихожу я к речке, на то самое место, где утром воду брала. Зачерпнула полное ведро, поставила его на берег, а сама в воду. Стою по колено, напилась, голову намочила. Вода такая холодная, прозрачная, галька на дне… И вдруг вижу, у моих ног болтается какая – то длинная белая лента. Я её цап сдуру, а она скользкая такая, противная. Бросила я её, смотрю, откуда он могла взяться в речке. Сначала подумала, червяк какой, а потом… И чтобы вы думали я увидела? Китайца мёртвого, который лежал между корягами.
––Мёртвый китаец? - переспросила Лиза, чувствуя, как мурашки поползли по спине, - что ты говоришь, откуда он мог взяться?
––Не знаю. Вы бы видели, у него весь живот распластан и кишки в воде. И белая лента, что я брала в руки… Бр-р-р! – Межова содрогнулась всем телом и, с отвращением рассматривая свои руки, словно на них остались следы от прикосновения к внутренностям китайца, чуть не плача сказала:
— Подумать только. Китаец может быть неделю целую квасился в речке, а я эту воду пила. Ужас!
— Ты и утром там же брала коду? — чувствуя подступившую к горлу тошноту, спросила Лиза.
— Ну, конечно, но китайца не заметила... Как я его не заметила? Не пойду я теперь на речку, ну ее к чертям. Воду из нее теперь мне и в рот не взять. Вырою лучше колодец, а пить не стану. Я такая брезгливая.
––Ты больше представляешься, чем на самом деле, - сказала Тамара, подходя к девушкам, - подумаешь, китаец…А из воронки, полной фрицев, тебе не приходилось пить?
––Приходилось, и может быть ещё придётся. Только это не значит, что я должна пить всякую гадость.
–––Маменькина дочка. Настоящие фронтовики так бы не рассуждали.
— Дура ты, больше никто, — не выдержала Межова, — болтаешь такое, что уши вянут.
-Перестаньте, девочки, - прервала Лиза начавшуюся перебранку, - машина идёт…
К перекрестку подкатил широкий, тяжело нагружённый «студебеккер», волоча за собой концы неподвязанного брезента.
––Девушки-душечки, - закричал шофёр из кабинки, - выручайте ради христа, помираем…
Лиза подошла к машине.
––В чём дело?
––Ведро потеряли, курносая, воды нечем набрать. Пить хочется до невозможности. Одолжите ведёрко, если имеется, на одну минутку.
––Это можно, - согласилась Лиза, - Галя, дай им ведро.
––Упрут они его, черти, - воспротивилась Межова.
––Не бойтесь, мы дадим залог, - сказал сидевший наверху молоденький белобрысый боец.
––Ох, ещё ты заговорил, - огрызнулась Межова, - сидел бы уж там. Знаем мы ваши залоги. Понаврёте, а потом ведро в руки и поминай, как звали.
––На вот держи, старушка, - рассмеялся паренёк и бросил за борт квадратную жестяную банку. Банка тяжело плеснулась на дорогу и, взметнув облачко пушистой пыли, скатилась в кювет. Паренёк спрыгнул следом за ней, поднял банку, присел на кюветный откос и, положив её на колени, перочинным ножом разрезал жестяной корпус.

Вытаскивая в образовавшееся отверстие белые марлевые мешочки с японскими галетами, он складывал их прямо на траве и приговаривал:
––Ешьте, пользуйтесь нашей добротой, вас ведь бедняжек никто не угостит таким добром.
––Ну, расхвастался, добряк, - сказала Межова с прежним недружелюбием в голосе, - чем это ты нас наделяешь? Да это твоё добро и ржавого ведра не стоит.
- Извиняюсь, старушка, галеты первый сорт. Правда. Малость недосоленные, ну, да это не важно. Японцам простительно — они в очках. Хочешь, угощу?
Паренёк разорвал последний мешочек, набрал полную горсть галет и запустил ими в Межову. А. сам ловко выхватил из рук у ней ведро и стремглав пустился к речке.
- Ах …белокурый! Вернешься обратно, я тебе покажу, — засмеявшись, погрозила Межова ему вслед.
- Вы его не ругайте, — заметил шофер, выбираясь из кабины, — он у меня парень добрый. Пока едем, половину груза вашему брату роздал.
— Откуда едете? — спросила Лиза.
- Догоняем свою дивизию. Пока получали продукты на армейском складе, она на километров пятьдесят ушла вперед. Вот, брат, темпы. К вечеру думаем быть на месте.
- А сколько сейчас времени, не скажете? А то мы живем по солнцу.
— Время? Пожалуйста.
Шофер поднял рукав комбинезона, посмотрел на изящные квадратные часы - браслет.
— Если, не врут, пять минут шестого, нет... Что такое? Неужели опять в состоянии покоя?
Он принялся трясти рукой, потом поднес часы к уху и улыбнулся.
— Пошли, все в порядке.
- Красивые у вас часики, - позавидовала Тамара, — трофейные?
- Вот именно, что нет. Не трофейные и не замечательные. Купил я их вчера в магазине, в одном городке у китайца, а сегодня они раза три уже отдыхали. Блестящая дрянь, цилиндры. А хвалят, машина, - износу не будет. Тьфу, черти, понавезли сюда из-за тридевять земель всякого барахла...

Шофер сердито сплюнул, обернувшись, толкнул ногой тугое рубчатое колесо ««студебеккера».

— Вот тоже, Америка. Маде ин уса. Не лучше часов. Пока новая, черта свернет, здоровая, как бык, а чуть износилась — возьми и спихни куда-нибудь под обрыв вверх колесами. Не то, что наши зисы. Те хотя на вид и невзрачные, зато уж работают до самой старости. Скрипит весь, а тянет. Я все Карпаты на таком «старичке» облазил. И ничего. А тут погонял полмесяца на этом Красавце, а он уже и язык на плечи. И тормоза шалят и карбюратор кашляет, словом, полная малярия.
Шофер поднял капот мотора, молча покопался там с минуту, сказал:
— Они, буржуи, все делают так, чтобы покрасивее, да похуже. Чтобы походил человек с часами месяц, бросил и покупал новые. Это буржуям выгодно. Ну, при-ближается мой экспедитор, — сказал он, показывая на паренька на паренька, торопливо шагающего с полным ведром, — подзальемся сейчас водичкой и дальше. Спасибо за ведро.

5

Как ни было жарко и непривычно, день прошел для девушек все же незаметно. С утра до вечера через перекресток сновали машины, и разноголосый и урчанье их разнообразило жизнь обитателей регулировочного поста. Поэтому-то под вечер», когда за крутыми поворотами дороги скрылась последняя машина и через узкую падь протянулись длинные черные тени соток, девушки приуныли. И хотя никто не пожаловался и не высказался об этом вслух, однако перемена настроения заметна была у каждой.
Межова, несмотря на то, что скоро должна была заступить на дежурство, продолжала рыть начатый колодец, Тамара, сидя на обочине дороги, задумчиво курила сигарету, что делала, как говорила сама, только в том случае, когда на сердце «ложилась грусть».

Лиза отдыхала в шалаше. Она не спала. Чуть прикрыв глаза, сквозь чуткую полудремоту следила за наступлением чужого, маньчжурского вечера. Нагретая за день солнцем фанера успела остыть, и в шалаш через все щели, словно вода, сочилась вечерняя свежесть. Пахло травой, чуть-чуть сыростью и больше всего тем особенно приятным и каждому человеку знакомым запахом, который исходит - от зелени, распаренной солнцем, при наступлении сумерек. Было тихо. Изредка только, разрывая спокойные мысли девушки, стучались о фанеру какие-то жуки и, оглушенные ударом, долго скребли по дереву жестяно-жёсткими крылышками. Не слышно было даже ручья, и Лиза, стараясь уловить его плеск, помнила рассказ Межовой о мертвом китайце.
Этот китаец почему-то весь день не выходил у Лизы из головы. Ей казалось, что между ним и той фанзой, в которой они с танкистом брали фанеру, существовала какая-то непонятная связь. Она долго ломала голову, стараясь найти обоснование многим, своим предположения и догадкам, но так ни до чего и не додумавшись, махнула на все рукой.

Это ведь только она, конечно, думает о китайце, потому что убитые для нее не успели стать обычным явлением, войны. Небось, вон Тамару не тревожат подобные вещи.
Лиза открыла глаза и прислушалась. Тамара разговаривала с кем-то, но слов нельзя было разобрать, и Лиза, снова закрывая глаза, подумала; «Опять какой-нибудь лейтенант на радость нашей Тамаре».
Товарищ сержант, вы не спите? Выйдите на минутку, - раздался голос Межовой.
— Что там такое?
— Да вы выйдите, выйдите, — рассмеялась Межова, — гость пришел.
Лиза торопливо встала, прибрала волосы и, пригнувшись низко, нырнула в тесную дверцу шалаша. Гость удивил и встревожил Лизу.
Это был тот самый китаец, которого видела она в фанзе. Грязный и оборванный, он сидел на откосе кювета, смешно наморщив желтое скуластое лицо и посасывая длинную тоненькую трубочку.
Рядом с ним стояла круглая соломенная корзина и в ней, прикрытые листьями гаоляна, лежали какие-то бугристые предметы.
Увидев Лизу, он поспешно поднялся, вынул изо рта трубку и низко-низко поклонился в ее сторону.
— Добылый дени, здласытуй, товалиса, - пропел он гортанным голосом. — Моя зови ваши ходи гости. Чито ваша не ходи?
— Некогда нам, у нас — видите, — за Лизу ответила Тамара и показала «флажками на дорогу.
— Моя не понимай, - улыбнулся китаец.
— Некогда, говорю. Работа у нас.
- Лабота? Женьчина нету лабота. Лабота долыжен музчина. Вы надо отдыхай...
— Нет у нас мужчин, сами все делаем, — засмеялась Тамара, - товарищ сержант, я просто восхищена вашим знакомым, честное комсомольское.
— Подожди ты восхищаться, - оборвала ее Межова, со стороны наблюдавшая за разговором, — по-моему, надо узнать, для чего этот старик притащился сюда. Разрешите, товарищ сержант, я с ним потолкую.
- Говори, — кивнула Лиза. Межова подошла к китайцу.
— Ты для чего пришел сюда? — сказала она строго.
— Моя зачем? — переспросил китаец и еще приветливее и шире улыбнулся, — моя бедный китайза. Японза была — моя жила пылохо. Шибко пылохо. Кушай нету, сывобода нету, моя мала-мала не помирай... Лусыкий бедный китайза давал сывобода, моя говори ему сипасибо, лусыкий. Ваша тозе лусыкий. Моя вам мала-мала неси подарка, вота.
Китаец поднял корзину и сбросил с нее гаоляновые листья. В корзине вишнёво-зелёной горкой грудились спелые крупные помидоры и кривые серпообразные маньчжурские огурцы.
— Это нам:? — изумилась Межова.
Китаец утвердительно кивнул.
— Вам, вам. Моя высе отдавай, моя дари вам.
Девушка запротестовала:
— Ну нет, мы не возьмем, с какой стати...
Лицо китайца выразило крайнее огорчение.
— Ваша не бери. Моя будет шибко обижай...
— Что будем делать, товарищ сержант? - в нерешительности спросила Межова.
— А что делать? - вмешалась Тамара, — взять и все. Нельзя же, в самом деле, отказываться, если человек предлагает такое добро. Возьмем да скушаем за его здоровье.
— Не в этом дело, — возразила Межова, — человек, может, последнее принес, а мы...
- Ну и что же? Мы ведь не просим у него и не отбираем, делает он все это по доброй воле. Как никак. Красная Армия ему принесла свободу, а это подороже овощей. И вообще глупо отказываться от подарков.
— По-моему тоже можно принять подарок, - сказала Лиза, — сварим сегодня борщ со свежими овощами.
— Вот это дело, — засмеялась Межова, — а ну-ка, старина, давай сюда свою посудину.
Она схватила корзину, мигом слетала к шалашу и, вернувшись, возвратила ки-тайцу пустую корзину.
- Вот, папаша, возьми за свои овощи,
— сказала она, бросая на дно корзины два мешочка с японскими галетами.
Китаец благодарно изогнулся.
— Спасибо, балысня... И ваша сипасибо,—поклонился он в сторону Лизы,—
— теперя моя пойдет. — Он повесил корзину на руку, сунул трубку в рот, и, еще раз отвесив низкий поклон, зашаркал в сторону моста.
- Да ты, старик, не в ту сторону подался, где твоя фанза? — со смехом окликнула его Межова.
Китаец обернулся.
— Моя надо ходи один товалиса, туда ходи, - махнул он рукой вдоль дороги,
— далеко зыви товалиса, моя фанза его ночию приходи. Назад ходи буду утыром.
Говорить с ним больше не стали, и китаец, выжидательно постояв с минуту, медленно пошёл по дороге, тяжело переставляя в пыли босые ноги.

6

Посещение поста китайцем помогло девушкам забыть про уныние, навеянное наступающим вечером. Живо обсуждая разговор с китайцем, долго просидели они вместе на обочине дороги.
- Честное комсомольское, старик мне понравился, — ладонью разглаживая на коленях смятые флажки, говорила Тамара, — подумать только, до чего он смешно говорит. Забавные эти азиаты.
- Ну уж, положим, забавного в нем не так-то и много. -- возразила Межова,
- а вот овощи действительно ничего.
Огурцы и помидоры лежали на разостланной плащ-палатке соблазнительной грудой.
— Ого, сколько! — восхищалась Тамара, - съедая помидор за помидором.
- Идите, Каценко, — сказала Лиза,— вы же знаете, что пост нельзя оставлять ни на минуту.
— Эх, горе, — вздохнула недовольно Тамара, но возражать не стала. Прихватив с собой пару огурцов, она пошла к грибку.
- Галя, давай попробуем сварить борщ с помидорами.
- Давайте, с чего начнем?
- По-моему, начнем с воды.
- Я принесу.
— А как речка? Ты же не хотела ходить туда за водой?
— А я и не пойду. Я колодец свой докопала, и в нем вода уже отстоялась. Вот попробуйте, какая замечательная вода.
Межова схватила ведро и стремглав побежала к колодцу. Лиза принялась чистить картошку. Тамара, расхаживая по дороге, напевала вполголоса:

И к ней придешь,
И ко мне придешь.
С кем гулять пойдешь -
Неизвестно.

«Странная она, а вообще неплохая девушка», - думала Лиза.
Галя вернулась с водой быстро, точно слетала по воздуху.
- Попробуйте, товарищ сержант.
Лиза отпила глоток и похвалила воду.
Межова просияла.
— Вот, видите! Пусть теперь тот китаец мокнет в речке. Мы и без речки обойдемся. Ну, я принимаюсь за костер.

Она взяла топор и принялась тесать щепки и, несколько минут спустя, перед шалашом, раздвигая сумерки, весело затрещал багрово-красный языкастый, костер.
— Хорошо, как на покосе, — вздохнула Межова, приставляя к огню закопченную алюминиевую кастрюлю. - Вы любите покос, товарищ сержант?
— Я не была на покосе, я, ведь, Галя, из города и больше всего люблю, когда весной в нашем парке распускаются деревья, — немного мечтательно сказала Лиза, вспомнив небольшой, но такой уютный садик в своем городе.
— А мне почему-то нравится покос. Когда я была еще совсем маленькой девочкой, отец меня брал смотреть, как сено косят. А потом выросла, стала сама рабо-тать в колхозе и полюбила сенокос. Никогда не забуду, какие вечера бывали. Тихие, душистые, теплые... Понимаете, трава, когда растет, но так пахнет, а как скосишь ее, начинает она издавать такие ароматы. Идешь вечером с работы, а кругом под ногами эта скошенная трава, хрустит и так пахнет, голова кружится, точно мед по ней разлит... Перепела кричат, звезды в небе, замечательно. Так замечательно, что и не расскажешь.
Мы, девчата, на работу и обратно всегда с песнями ходили. Как заведем бывало «Рябину» или «На закате ходит парень» — в соседнем колхозе слышно. Наших девчат так и звали - голосистые. На областной олимпиаде наш хор первое место занял. Ох и старались же!

Межова замолчала, обхватив колени руками, посмотрела куда-то в небо, вздохну-ла:
- Скучаю я, товарищ сержант, домой хочется, на покос, работать с девчатами. Надоела мне эта заграница, как горькая редька. Сердце у меня лопается, от ихних здесь порядков. Разве это жизнь, если на людях, как на лошадях разъезжают? Вы помните тот городишко, возле самой границы? Мы в него с Тамарой попали первыми, с разведкой. И сразу на вокзал. А там поезд ожидали. И китайцев этих с тележками – рикш – человек двадцать, пассажиров поджидают. Увидели нас, «шанго» кричат, предлагают, садитесь, мол, увезем куда угодно, бесплатно. Все мы конечно отказались. В это время подходит какой-то господин, хорошо одетый, морда – во, с чемоданчиком. Однако ощупал рикшу, другого, взобрался на коляску, усаживается. Ребята спрашивают китайцев, что это за человек. Оказывается, американец, не то купец, не то служащий какой. А рикш осматривает, чтобы выбрать покрепче, ехать ему далеко, километров пять.
Возмутились ребята. Подходят к нему: «Слезай!» А он и не думает, развалился на мягком сиденье, в зубах сигарета: «Я, говорит, иностранец, лицо неприкосновенное, меня нельзя трогать». А его и не тронули, — Межова ухмыльнулась, - ребята наши знают по-рядки, просто вытряхнули, а рикш всех – по домам.
- Галя, пора спускать картошку, вода кипит, — смеясь сказала Лиза.
- Сейчас...
Межова встала, выложила нарезанную Лизой НА фанерке картошку в кастрюлю и, снова усевшись у костра, стала подкладывать дрова в огонь.
Лизе хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, ласковое, и она, глядя на прыгаю-щее пламя костра, подбирала слова. Но нужных слов не приходило на ум, и Лиза, выискивая их, думала о Викторе. Где он теперь и жив ли, с самого начала не покидавший передовых рядов наступающей армии? От мысли, что он мог сейчас быть убитым или раненым, у нее больно защемило сердце, и Лиза больше для себя, чем для подруги, сказала:
- Ничего, Галя. Вернемся домой, работать будем, любить, все будет так, как нам мечтается. Я тоже соскучилась по школе. Я, ведь, Галя, учительница.

7

За разговорами не заметили наступления ночи. Тёмная и мягкая, точно шерсть, она как-то осторожно прокралась по сопкам и сразу заполнила падь непроницаемо-чернильным мраком. Было так тихо, что треск костра напоминал сухие пощелкивания далеких выстрелов. В дрожащем красно-голубом отблеске огня казались фантастически причудливыми окружающие предметы. Дорога походила на широкий, чуть наклоненный, дощатый забор.
Трава напоминала колеблющийся над водой тростник, а искры, отлетевшие от костра, улетели вверх и долго сияли во мраке яркими золотыми звездами.
Ужинали все разом на разостланной перед шалашом плащ-палатке. Межова хвалила борщ:

— Не блюдо, а объедение. Дай бог здоровья этому китайцу за его доброту, а нам за то, что умело сварили. Правда, товарищ сержант?
Пользуясь тем, что все были в сборе, Лиза сказала:
- Дежурить ночью будем по-двое. Сейчас Межова и я — на пост. Вы, Ка-ценко, можете вздремнуть. Ясно?
После ужина, быстро собравшись, Лиза и Межова отошли от костра.
- Будем ходить по дороге - сказала Лиза, — так не захочется спать.
— Давайте, товарищ сержант, мы с вами продежурим до утра. Не хочется мне с Тамарой оставаться...
— Да? Ну, что же, до утра, так до утра, - согласилась Лиза.
Разговаривая, они дошли до грибка. Вдруг Галя тревожно схватила подругу за руку.
- Что это такое, смотрите?

Лиза взглянула в ту сторону и невольно вздрогнула. В темной траве, за дорогой и и дальше до самых сопок, точно огоньки бесчисленных папирос, вспыхивая и потухая, двигались зеленые точки. Ничего не понимая, девушки смотрели с минуту молча, очарованные и немного перепуганные этими странными, невесть откуда ваявшимися, огоньками. Потом Межова отошла в траву и вернулась, смеясь.
— Вот они, папироски, — сказала она, разжимая кулак. На ладони у нее лежал крошечный, похожий, на уголек, зеленый комочек и точно так же, как все остальные в траве, потухал и загорался слабым, точно мерцающая звездочка, светом.
— Да ведь это же светлячки, - догадалась Лиза, - малюсенькие такие жучки...
Она потянулась рукой, но светлячок выскользнул из-под пальцев и, вспорхнув, исчез в темноте.
— Улетел, — сожалеюще вздохнула Галя, - и рассмотреть не успели. Забавные насекомые, почему они светятся, товарищ сержант?
- Фосфор у них на крыльях, я так читала, - пояснила Лиза.
— Можно подумать, что в траве тысячи самураев прячутся. Я испугалась, -созналась Межова. — Давайте о чем-нибудь говорить, товарищ сержант?
- О чем же мы будем говорить?
— А давайте помечтаем о чем-нибудь интересном, далеком. Я люблю мечтать! У меня, когда я мечтаю, на сердце как-то легче. А у нас не бывает так?
- Ты, Галя, все какие-то страшные вещи говоришь, я даже не знаю, что тебе ответить. Мечтать, так мечтать, с чего начнем?
— С будущего. Я вот всегда думаю, вернусь с войны и случится со мной что-нибудь необыкновенное...
— Что же случится?
- Не знаю. А я думаю, почти уверена, что случится. Может быть это глупость, и ничего со мной особенного и не будет...
- Будет, Галя, обязательно будет. Приедешь домой, встретишь хорошего че-ловека, полюбишь его. Вот тебе и необыкновенное. Любить человека, Галя, это тоже
необыкновенное явление в жизни.
— Нет, товарищ сержант, у меня этого не будет. Мне в жизни не везет, я не-счастливая.
— Неправда, Галя, — возразила Лиза, — ты, наоборот, очень счастливая. Ты та-кую войну прошла и осталась живая, здоровая. Разве это не счастье? А потом, столько тебе лет, у тебя вся жизнь ведь впереди.
— Учиться я поеду. Мне еще до войны предлагали ехать в город, в сельско –хозяйственный техникум. Не поехала тогда, а теперь обязательно поеду.

Дедушки вернулись к грибку и некоторое время стояли молча. Лиза смотрела на догорающий костер сквозь полузакрытые ресницы, и ленивые языки пламени костра казались ей взмахами крыльев какой-то очень красивой птицы.
Пламя то спадало, то высоко вскидывалось вверх, словно птица пыталась подняться в ночную темь и не могла, трепыхая и шаркая о землю красными изломанными крыльями.

В шалаше, укладываясь спать, Тамара напевала вполголоса:

На заре туманной,
На рассвете сером,
Не придет мой милый,
Не придет за мной
Парень небывалый,
Ласковый, хороший,
Он, наверно, ходит
С девушкой другой...

«А где-то теперь Виктор?» — подумала Лиза и зябко поежилась.
Сразу как-то стало прохладно. Девушка подумала сходить за плащ-палаткой, но в это время Межова, вздохнув, сказала протяжно:

— Лу-у-на ско-о-ро взойдет...

Лиза рассмеялась.
— Ты. Галя, что-то говорить стала нараспев, не спать ли хочешь?
— Нет, не хочу, а вы?
— Мне, Галя, одна мысль на ум пришла. Знаешь, какая?
— Скажите, товарищ сержант...
— А что если нам...
— Обождите, — остановила ее Межова, - по-моему, через мост кто-то прошёл.
— Да? А ты не ослышалась?
— Честное слово, будто кто подошвами шаркал...
Девушки замерли на миг, прислушиваясь.

Но ничего постороннего не уловил их слух. Только один ручей привычно журчал и кроме него ни единого звука не вплеталось в спокойную плотную чернь ночи.
— Неужели мне показалось? — разочарованно протянула Межова, — верите, товарищ сержант, слышала я это шарканье, и знаете, какое? Вечером, помните, китаец шел по дороге? Так вот он так шаркал босыми ногами.
— Не знаю. Во всяком случае надо быть наготове. Давай-ка, Галя, оружие поставим на боевой взвод.
Лиза сияла с плеча автомат и достала патрон. То же самое сделала Межова.
— Будем, как настоящие часовые, вот так, — рассмеялась она, — почему так долго луны не видно?
— Может быть, тучи да небе?
—Я тоже думаю. Звезд не видно, а, может, здесь и вовсе звезд не бывает?

Лиза промолчала. Встревоженная смутным предчувствием опасности, она до боли в глазах всматривалась в слепую темень ночи. Раза три до шалаша до грибка прошли они молча. Потом Межова сказала:
— Наш знакомый что-то не возвращается.
—Ты про китайца, что-ли?
— Ну, да. Напился, наверное, своей ханжи и дры... — Она не договорили. Над мостом, на один миг блеснуло "клинообразное белое пламя и сразу погасло, рас-плескавшись на множество проворно забегавших по бревнам радужных язычков огня...
От моста, отчетливо обрисовавшегося на фоне сопок, испуганно шарахнулась темнота....
— Мост! — сдавленно крикнула Лиза, до боли стискивая руку Межовой. Изум-ленная и ошарашенная, она на время лишилась способности что-либо соображать и широко открытыми глазами смотрела на огонь. Но сознание опасности оказалось сильнее страха, и это быстро вывело девушку из состояния оцепенения.

— Это японцы, слышишь, — крикнула Лиза, хотя подруга стояла рядом, — беги, Галя, разбуди Тамару, нам надо что-то делать...

Она не знала еще, что надо делать, но понимала необходимость какого-нибудь действия. Лиза с силой толкнула девушку назад, а сама, не чувствуя под собой ног, кинулась к мосту. «Ну, вот и началось», — подумала она на бегу.
«Куда я бегу, а если на мосту японцы?» — резанула острая, тревожная мысль. Лиза придержала шаг, охваченная холодным, отнимающим силы страхом. Хотелось упасть на дорогу, отползти в траву, спрятаться...
Но Лиза переборола себя и, закусив губы и до боли в пальцах стиснув автомат, снова побежала вперед...

Пожар разгорался на середине моста. Отдельные огоньки успели уже слиться в одно широкое пламя, которое со змеиным шипением лизало сухой бревенчатый настил моста. Далеко по траве и курчавой зелени ветел качались ребристые тени перил...
«Надо броситься в пламя, топтать и тушить его», — совсем отчетливо подумала Лиза. Она хотела обернуться и кликнуть подругам, чтобы они не забыли захватить ведро и веревку, но в это время очень длинная на фоне огня тень человека метнулась в ее сторону и Лиза, увидев ее, замерла. Всего один миг стояла перед ней эта кривая тень, но и этого было достаточно, чтобы девушка узнала в ней знакомого старика-китайца.

Лицо китайца не улыбалось. Оно было все искажено гримасой злобы, страшное, как, маска. В руках у него сверкнул нож. Сознание, что китаец ударит ее сейчас ножом, направило волю девушки. Лиза изо всех сил вдавила пальцы в выступ спускового крючка и, не целясь, пустила длинную очередь из автомата. И в тот же миг почувствовала удар и жгучую боль в плече.

Вскрикнув, она отскочила в сторону, а китаец, застигнутый смертью, упал, ткнувшись лицом в дорогу. Он даже не шевельнулся и как, упал, так и остался лежать полусогнутый, словно кошка, вытянув перед собой, мертво стиснутый в руке, длинный винтовочный нож. С минуту Лиза стояла неподвижно, как приросшая к месту, и, не в силах остановить бешено колотившееся сердце, смотрела на убитого. Руки ее, державшие автомат, тряслись.

Она не заметила, как прибежали подруги. Тамара, придерживая на бегу растрепавшиеся волосы, пробежала прямо к огню. Межова остановилась возле Лизы.

— Боже, китаец наш? — изумленно, воскликнула она, склоняясь над трупом, — он ранил вас, сильно? Товарищ сержант?
— Это не китаец, это японец, он обманул нас своими овощами, — стуча зубами от пережитого первого напряжения, сказала Лиза, — он, собака, выдавал себя за китайца, которого сам же и прирезал...
— Вы ранены, товарищ сержант, у вас кровь, — перебила ее Межова, — я перевяжу сейчас...
— Надо тушить огонь, — нетерпеливо сказала Лиза, — тушить огонь, чтобы спасти мост.— Она взглянула на свое плечо, с которого Межова сорвала гимнастерку, увидела темную, стекающую ручейками кровь.
— Я сейчас, сейчас, — торопливо зашептала Межова.
— Пожар надо потушить во чтобы то ни стало, — стиснув зубы, сказала Лиза.

Только теперь, когда Межова прикоснулась к ране, Лиза почувствовала сильную боль. Рана, вдруг, так загорелась и заныла, что Лиза невольно заплакала.

Ей было обидно за свою слабость, она отворачивалась, стараясь не показать Межовой слезы, торопила ее:
- Скорее, Галя, завяжи как-нибудь, брось...
— Вам надо лечь, товарищ сержант, я отведу вас в шалаш, — говорила Межова, зубами затягивая узел бинта.
— Надо тушить огонь, а не лежать, понимаешь ты это? — сердито сказала Лиза и. высвободившись из рук Межовой, побежала на мост, где уже металась фигура Тамары Каценко.
Рано утром к посту подошла машина командира взвода.
Лиза вся почерневшая от копоти, смертельно усталая, доложила лейтенанту:
— Пожар ликвидирован, мост готов к пропуску транспорта, среди личного состава поста потерь нет.
И торопливо, тылом ладони, смахнула выступившие на глазах непрошеные сле-зинки.
...Светало. На бледно-розовом небе постепенно вырисовывались ломаные очер-тания сопок. В Голубой пади начинался новый день.

Петров Б. Голубая падь //Сибирские огни. – 1948. - №2. – С.37-49.