(Окончание. Начало в 1 за 2006 год)

1.
ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ 40 ЛЕТ

Во всех петропавловских воспоминаниях самых ранних лет моей жизни присутствует мой дорогой дедушка — Иван Федорович Заборовский. Я следовала за ним повсюду, как нитка за иголкой. Вот как он сам пишет об этом в письме: «... Больше всех приходится быть с внучкой мне. Я увожу ее пешком или в колясочке за пределы двора, в скверик или просто так по улицам гуляем. Девчонка так привязалась ко мне, что просто беда! Беру ее с собой и по воду, и на базар, и по магазинам. Теперь вижу, что стал на неправильный путь, ничего хорошего не обещающий. Стараюсь хоть немного отдалиться от нее, но мне это плохо удается».

Неподалеку от нашего дома, возле кинотеатра «Октябрь», продавали мороженое. Замечательное мороженое, сейчас такого не делают. Его черпали ложкой из жестяного бачка, обложенного Кусками льда, набивали в вафельный стаканчик, который продавщица ловко выхватывала из лежащей тут же пирамиды стаканчиков, вставленных один в другой, быстро бросала готовую порцию на весы, а потом подавала прямо в руки покупателя огромную горку лакомства, возвышающегося над стаканчиком. Бабушка Ольга Ивановна не позволяла мне на улице лизать молочные, льдисто-сахарные бока порции - действительно, до дома на ул. Карима Сутюшева было недалеко, можно было и потерпеть. Но вот когда мы ходили за мороженым с дедушкой... правила этикета можно было не соблюдать: мороженое молочной струйкой бежало по голой руке и падало на сандалии - неизменную, совершенно невесомую, удобную обувь детства, любовно и тщательно подбираемую мне по ноге дедушкой.

В семье все называли Ивана Федоровича мастером на все руки: то он что-то ремонтирует, то выпиливает лобзиком замечательную верандочку для моих кукол, с узорчатыми панелями, ступеньками - все точно, аккуратно, гладко. А как мы с дедушкой рисовали, как вкусно пахли краски в тюбиках! Открою утром глаза (мои родители уже на работе) - меня прямо через окно во двор принимают теплые руки дедушки. Я, обняв его ручонками за шею, вдыхаю утреннюю свежесть, запах примятой травы, аромат цветочной клумбы, разбитой дедом прямо под нашим окном.

На дворе — трава, а на траве - дрова: напиленные чурбачки, поленья, сложенные «колодцами», сохнущие на солнце, пахнущие березой, - это предмет дедушкиных усилий в заготовке топлива на зиму. С опилками можно было играть, как с песком, на сваленных березовых деревьях сидели ребятишки нашего квартала во время дворовых концертов, которые мы сами себе устраивали.

Стоит мне подумать о дровах, как, по неизбежной ассоциации, вижу моего дедушку, вносящего в дом с мороза охапку поленьев, слышу, как ударяются они со стуком о пол возле печки. И вот уже дровишки весело потрескивают, а когда разгораются, то вся плита гудит и поет. Иван Федорович сидит со мной рядом, греет красные от холода руки и, глядя на огонь, напевает приятным баритоном: к Дивлюсь я на небо»... Он всегда пел украинские песни, ведь детство его прошло на Украине, и в семье Заборовских говорили либо по-польски, либо по- украински. Такой «конгломерат языков», шутливо называемый моей бабушкой «смесью французского с нижегородским», давал его речи украинскую напевность и изящество польских оборотов.

Я помню дедушкин огород, лучший из всех. Геометрически точно расчерченные грядки, чистоту. На таком маленьком кусочке земли — обилие культур. Мой дедушка - настоящий агроном, знаток своего дела. Все, чего касались его умелые руки, выходило необычайно ловко, красиво.
Отца я лишилась очень рано, поэтому, если кто-то, по незнанию, спрашивал меня - малышку : «Ирочка, а где твой папа?», то я доходчиво поясняла: «А мой папа называется деда».

Мне недолго пришлось нежиться в дедушкиной любви. Объяснить словами эхо невозможно, но я помню свою детскую подспудную тревогу, когда боялась его потерять... Связные воспоминания начинаются у меня с того времени, когда дедушка мой тяжело и неизлечимо заболел. Тогда к нам приехал ненадолго родной брат деда - Александр Федорович Заборовский. Они увиделись перед самой смертью Ивана Федоровича в первой советской больнице Петропавловска после 40-летней разлуки!

Бабушка пишет в письме об этой встрече так: «... Саша прожил у нас 7 дней. [Хриехал он вечером, а наутро вместе со мной и Иришей был у Вани в больнице. Вратья виделись молодыми людьми, а теперь это были пожилые седые мужчины. Car-На нарочно представился Ивану жителем города Умани. Мол, приехал сюда жи'ГЬ) хочет устроиться на работу, да и зашел посоветоваться с земляком. Говорили они некоторое время, как посторонние люди, земляки, и вдруг Ваня в, ,скликнул: «Ах ты, уманец!» - и они крепко, по-мужски обнялись. Был приемный день и час, поэтому все больные и посетители, ставшие свидетелями встречи братьев через 40 лет, были растроганы...»

Мне было тогда 6 лет. Я отлично все это помню, вплоть до того, что при н, „.поминании ощущаю больничный лекарственный запах, который всегда теперь навевает мне целую вереницу давних впечатлений.

2.
ГЕРАЛЬДИКА ПЛЮС... СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

Вернемся с читателями «Провинции» туда, где мы оставили молодую, счастливую, полную сил и энергии чету Заборовских - Ивана Федоровича и Ольгу Ивановну - в далекий 1920 год, в украинский город Белополье. Пора представить вам официально моего славного деда — Ивана Федоровича Заборовского, избранника Ольги Ивановны, ее верного рыцаря.

Дедушка никогда не рассказывал о себе и своем прошлом, да и над женой ласково подтрунивал: «Тебе надо мемуары писать!». Он и не думал, что за нее это сделаю я. Не будь моей бабушки, мне бы нипочем не узнать многих интересных страниц дедушкиного прошлого! Да, именно она была источником сведений не только о линии Ворониных, но и о линии Заборовских.

Главное из них: род Заборовских относится к гербовым дворянам. Что именно было изображено на гербе? От бабушки Ольги Ивановны мне известно - это было стремя. Генеалогические данные размещены в официальных справочниках: предок рода Заборовских выехал из Польши в Россию в 16 веке и внесен в 6-ю часть родословной книги Тверской губернии — гербовник.

Можно получить сведения о пращурах еще более ранних, когда дворянский род Заборовских жил в Польше, герб оставался тем же, лишь название его звучало по-польски: стрежме — первая часть родословных книг Виленской и Ковенской губерний. Да, геральдика - захватывающая наука!

Ольга Ивановна сообщила мне, что гербовое дворянство необходимо было подтверждать в каждом третьем поколении рода. Не берусь сказать, что руководило действиями Федора Константиновича (так звали отца моего дедушки), но он этого не сделал, хотя был представителем этого самого третьего поколения. Вполне возможно, что умышленно этого не сделал — нам «издали» не доглядеться, но бабушка считала - «проворонил», прозевал... Возможно, Ольга Ивановна относилась к своему свекру предвзято, так как он был ей несимпатичен. Она и рассказывала о нем всегда не иначе как о шествующем с тросточкой далеко впереди жены, Аполлинарии Иосифовны, а та следовала позади мужа, да еще и с ношей.

Образ свекрови нарисован Ольгой Ивановной с большой теплотой и любовью: добрая, нежная, тихая, непрекословящая, мать большого семейства (в семье было семеро детей: четыре дочери и три сына).

Глава семьи - Федор Константинович Заборовский был иконописцем - этот факт биографии при советской власти (до которой Ф.К. не дожил) детьми тщательно «замаскировывался» — в анкете в графе «отец» писали - «мастеровой» или даже «маляр» - с церковью в те времена лучше было не знаться! Сословие указывалось - мещанин, а уж то, что у Федора Константиновича на самом деле была иконописная мастерская, что считалось небольшим предприятием, надо было точно скрывать. Это сейчас даже трудно объяснить, но после революции, а особенно в период чисток, если обнаруживалось, что человек вышел не из рабоче-крестьянской среды, его рассматривали как второразрядного гражданина. Можете представить себе, до чего кстати было неподтвержденное гербовое дворянство Заборовских?! Это сейчас стало модным - искать свои дворянские корни, а раньше наоборот: высокое происхождение могло сослужить дурную службу - ведь сословие надо было обязательно указывать в документах.

Об учебе своих дочерей Федор Константинович заботился мало: по его мнению, женщине учеба ни к чему, женщина для дома! Курсы кройки и шитья — вот удел четырех дочерей в семье... А вот три сына вызывали у отца беспокойство: в Ильинцах Липовецкого уезда Киевской губернии, где находилась усадьба Заборовских, кроме церковно-приходской школы и 2- классного министерского училища, ничего не было. Пришлось продать усадьбу, переехать в город Умань Киевской губернии. Всем сыновьям, волей отца, было уготовано земледельческое Уманское училище. Так мой дедушка и два его брата стали агрономами.

Вот что вспоминает о моем деде его брат Александр (выдержка из письма): «Я всегда присматривался к моему старшему брату и старался подражать ему. Ваня был хорошим музыкантом. Дома, у отца в Умани, мы часто музицировали: Ваня - на виолончели, я - на гитаре, а младший брат Коля - на скрипке. Когда мы ходили в парк (в знаменитую Софиивку), Ваня на вечерах прекрасно танцевал мазурку и вальс. Это дело далекого прошлого...»

Я никогда не думала, что дедушка играл на таком редком для любителя инструменте, как виолончель! И удивительно, что об этом никогда не рассказывала бабушка. Возможно, это дело такого далекого прошлого, что и она этого не знала, а сам дедушка мемуарами не увлекался. Вот те «крупицы» воспоминаний самого Ивана Федоровича, которых у меня очень мало: «... Уманское земледельческое училище я окончил в 1914 году и уехал на практику. Конец этой практики оказался внезапным — началась первая мировая война. Практику пришлось прервать раньше положенного времени, т.к. осенью этого печального года я призвался в старую армию.

Воевал с турками в восточной Анатолии (Турция). В конце 1916г. заболел тифом и был направлен на излечение в г. Навриул, а по выздоровлении - в свою же часть, где воевал до окончания войны. В феврале 1918 года как специалист сельского хозяйства я был демобилизован и зачислен в запас армии в звании унтер-офицера».

Вернувшись домой, Иван обнаружил, что оставленный в родительском доме большой сундук с книгами (очень хорошими книгами - дедушка мой знал в книгах толк), а также марки, которые он коллекционировал с детства, исчезли бесследно. Хоть и был дед сдержан, но это была такая утрата, о которой он не мог молчать и с горечью рассказывал об этом. Могу себе представить, какими раритетами было бы все это сейчас!

«... В марте 1918 года я уехал в местечко Шаулиха участковым инспектором- агрономом и по совместительству учительствовал там в семинарии им. Шевченко. По предоставившемуся мне праву выбора я остался затем только на преподавательской работе. В 1919 году директор нашей семинарии перевелся директором мужской гимназии в г. Белополье Харьковской губернии Сумского уезда и сагитировал меня переехать на работу туда же.»
Так вот при каких обстоятельствах произошло знакомство моих дедушки и бабушки! Именно в Белопольской мужской гимназии и сошлись два жизненных пути. Но именно тут и пролегла пропасть - отрыв от прежних семей, родных по крови, и у бабушки, и у дедушки...

3.
ОСКОЛКИ ИМПЕРИИ

Пронеслись 1914-й, 1917-й, 1918-й огненные годы...
Венчание молодых состоялось в Соборной Рождество-Богородичной церкви г.Белополья Харьковской губернии. Мир вокруг трещал по швам и рушился, а в семье Заборовских поселилось счастье. От прошлой жизни остались одни осколки, но это неважно: жизнь подарила значительно больше, нежели отняла... А за порогом дома было душно, бурлила и «варилась» новая жизнь, воздуха не хватало от новостей, приносимых газетами, от распеваемых частушек: «Винтовочка, бей, бей буржуев, не жалей!» и т.д. Эмигрировал младший брат Ольги Ивановны - Николай. Он сразу выразил свое скептическое отношение к революции и уехал за границу. Ольге Ивановне очень хотелось сохранить на память фото брата, но на снимках он всюду сфотографирован в форме кадетского корпуса, позже — в форме военного артиллерийского  Николаевского училища. Это заставило мою бабушку взяться за ножницы. Сколько фотографий пострадало тогда! В неровно вырезанных кружках и ромбах лишь лица близких.

Но к одной фотографии Ольга Ивановна относилась как к чему-то одушевленному, и хотя фото могло принести ей беду, хранение его было небезопасным, она все же предпочла прятать снимок где-то под спудом, но отказаться добровольно от дорогого изображения не могла. Случалось, что бабушка сама забывала, куда она спрятала фотографию. Вот с какой радостью рассказывает в письме Ольга Ивановна сыну о чудесной находке: «Я не могу выразить свою радость! Нашлась фотография моих самых родных мужчин - отца и братьев. Сколько я мучилась и даже плакала, считая ее безнадежно потерянной, только во сне она мне чудилась: видела четко, что она найдена, но даже во сне увидеть ее мне не удавалось».

Мне очень жаль, что в детстве я многое слушала «вполуха»: многие рассказы бабушки были мне до того знакомы, что я переключала свое внимание на что- нибудь другое, не мешая ей рассказывать, не задавая ей лишних вопросов... Как жаль! И тем не менее я помню, что младший брат бабушки — Николай учился в Орлова-Бахтина кадетском корпусе (на погонах у кадетов было написано ОБКК- Орлова-Бахтина кадетский корпус — шутя, кадеты расшифровывали эту аббревиатуру так: «Орловская Баба Картошку Копала»).

Старший брат Ольги Ивановны - Петр, по характеру совсем не был похож на своего брата Николая. По натуре он был борцом и не мог без всякого сопротивления просто уехать, поэтому прошел все этапы борьбы белой гвардии в России, взбаламученной революцией и гражданской войной.

Неожиданно Петр появился однажды в доме молодых супругов — Ивана и Ольги Заборовских поздним вечером. На вопросы сестры: «Откуда? Куда?» ответа не дал. Само появление его было более чем загадочно и даже «костюмировано». Одет он был «а ля мужик», что называется, «в ремках». Конечно, будучи блестящим офицером, носить всего этого он не умел, но, видимо, не встретил на своем пути человека, раскусившего его «маскарад» и выправку военного человека. Надо ли говорить, каким опасным был этот визит для самого Петра, так и для молодых Заборовских. Надо полагать, он хотел забрать из «большевистского ада» сестру, а застал неожиданную картину ее семейного счастья, чем был обескуражен.

В семье Заборовских на свет скоро должна была появиться дочь Елена.

С этим веским доводом не мог не согласиться даже Петр: да, молодой семье лучше оставаться на месте! Возможно, в сознании самой Ольги Ивановны еще не было тогда четкого плана действий, но на предложение Петра бежать из Совдепии муж и жена Заборовские ответили твердым отказом.

Никто не знал, что виделись брат и сестра в тот вечер в последний раз. Петр сгинул в этом «беге». Среди всей этой «свистопляски» и «хождений по мукам» где-то навсегда затерялась судьба Петра Воронина...

Ольга Ивановна вскоре была вызвана в ЧК, она подумала тогда, что это конец, но не явиться по повестке нельзя. Вошедшую в кабинет молодую красивую женщину следователь Петрик спросил сурово: «Твой инициал?». Такое начало ничего хорошего не предвещало! По форме вопрос был закручен лихо, а реплика эта вполне может быть помещена в хрестоматию советских комедийных штампов ( вроде: «Гражданин, ваши документы!»). Моя ирония здесь уместна только потому, что с Ольгой Ивановной ничего не случилось, оказывается, ее вызвали, чтобы поставить на учет, как человека, знающего иностранные языки, дабы при случае привлечь как переводчицу. А ведь могло быть гораздо хуже!

Неимоверно трудно встать над белыми и над красными, увидеть этот мир с внешней, вынесенной за пределы своего времени, точки зрения. Поэтому я преклоняюсь перед мудростью моих дедушки и бабушки: они не взирали недоуменно на происходящее вокруг них, не были растеряны, а имели на все свое мнение.

4.
«ЦУКЕР КЛЯСТЕР?»

Жизнь идет своим чередом, чтоб она повторилась сначала, в семье должна быть молодая поросль... Не обделил Бог этой благодатью супружескую пару: Ивана и Ольгу. В их семье 29 апреля 1921 года появилась на свет дочка Леля (это моя мама - Елена Ивановна Заборовская).
Прошло три года. 1 мая 1924 года Иван Федорович выступал перед сослуживцами с докладом по случаю праздника. Вдруг его стащили с трибуны и стали качать. Докладчик ничего не понял сначала и, только взлетая в воздух, сообразил: у него родился сын! Мальчика родители назвали Сережей.

Леля в детстве была-хорошенькая, как птичка, она и по подвижности напоминала птаху, успевая всюду, все ей было интересно, но она никогда не забывала брата Сергея, этого сероглазого крепыша. Леля же, наоборот, была тоненькая, как лозинка, изящная.
Однажды во время прогулки детей испугал какой-то пьяный дебошир. Убежать с места происшествия самой Леле ничего не стоило! А вот как спасти 
от опасности неповоротливого малыша 2-х лет, весом чуть ли не такого же, как она сама? Вот проблема. И все же плакала, тащила Сергуню, как могла (боялась оглянуться - нет ли преследования?), и лишь захлопнув дверь дома и задвинув щеколду, успокоилась: никто их не догоняет.

Сережа отвечал сестре такой же заботой. Время было голодное, но такого очаровательного малыша люди всегда старались угостить. Сережа принимал угощение и тут же задавал святой в своей наивности вопрос: «А Леле?» - вот и угости такого!

Сохранилась толстая тетрадь выражений, особенностей речи населения Белополья, Ворожбы, Сумов, которую вела мать Лели и Сережи Ольга Ивановна. Только теперь к ее коллекции добавились детские изречения своих собственных детей, а также многочисленных учеников. Лингвистические способности детей всегда поражали Ольгу Ивановну. Совсем не зная грамоты, шутя, играя, ребята во дворе говорили на русском, украинском, польском языках. С необычайной легкостью перепархивали с одного языка на другой. Бывало, говорили одинаково хорошо на всех языках, бывало - одинаково плохо, но всегда очень бойко, не подыскивая слов. Взрослые люди часто стесняются своих ошибок, а потому задерживаются в овладении иностранными языками.

Условия жизни на Украине в это время очень ухудшились, особенно тяжело было с продуктами питания. Зарплату Ивану Федоровичу частично выдавали деньгами, частично - натурпродуктами. Но и это положение изменилось в худшую сторону.

Наступал голодный 1932 год... Сахара в доме почти не видели, а уж если он появлялся, то это было настоящее лакомство.

Однажды к детям пришел мальчик. Усадили его за стол. Сережа очень хотел угостить друга кусочком сахара, однако он не был уверен, как на это отреагирует мать, сидящая здесь же, за столом, — ведь кусочков сахара меньше, чем присутствующих. Наливая гостю чай, Сережа задал матери оригинальный вопрос: «Цукер клястер?», что на Сережином «тарабарском» языке значило: «Сахар класть?». Мать засмеялась и «дала добро»: «Клястер, клястер...». История эта попала в тетрадь Ольги Ивановны («гроссбух») и таким образом дошла до наших дней.

Меня всегда удивляло, как много моя бабушка успевала писать! Она готовилась к серьезным занятиям в институте, техникуме, школе, писала массу писем, читала много художественной литературы! Когда я разбирала старые письма, мною будто был получен ответ: «... Готовиться к урокам, писать письма (и не по одному) я любила в одиночестве. А когда такое бывает? Конечно, поздно вечером. Первую половину нашей супружеской жизни Иван Федорович был редким гостем в семье, работая разъездным инспектором-агрономом в РКИ (рабоче-крестьянской инспекции). Уложив детей спать, я бралась за перо».

5.
«ОБЕЩАННОГО ТРИ ГОДА ЖДУТ...»

1932 год... Украина... Не только голод морил людей, в обществе совсем рядом появились признаки странного брожения. Появилась особая категория людей - осведомители. Таковыми хотели сделать всех и каждого: сослуживцев, соседей... Спастись от этого было негде. Оставалось надеяться, что где- то хотя бы можно досыта накормить детей. В Белополье в это время был страшный голод, что подтверждает детский дневничок Лели, она пишет в свои 11 лет: « Бывает, купят хлеб, а кто-то подбежит и выхватит! Вора схватят, бьют, а он под побои ест. Вот такие дела творятся!»

Осознавая, что на Украине можно просто погибнуть, Иван Федорович крепко призадумался, как спасти семью? Он послал запросы во все концы - где требуется опытный агроном? Из всех предложенных вариантов Заборовским больше других понравился Казахстан - ведь только здесь обещано жилье. «Предложение подтверждаем. Квартирой обеспечим. Выезжайте» - эта телеграмма из Петропавловска хранится у нас в архиве. Начались сборы в далекий Казахстан. Вот строчки из дневника Лели Заборовской:

«... Папа получил предложение в Петропавловск. Ехать туда дней 5-6. Это в Сибири. Папа уехал за расчетом. Пианино мы, наверное, оставим, а в Петропавловске купим другое (на самом деле музыкальные занятия Лели оборвались навсегда, т.к. пианино пришлось оставить родственникам в Белополье - не везти же инструмент за тридевять земель!)

Вот здесь и проходит линия раздела в жизни Заборовских: «... Прощай, Украина! Здравствуй, Казахстан!»

В дневнике читаем: «Вот мы и приехали в Петропавловск. На станции пришлось дожидаться утра. Утром мы поехали в Дом крестьянина. Город грязный, тротуары деревянные. В доме крестьянина тоже очень грязно - мы не выдержали. Папа пошел в «Облтрактор». Квартиры для нас нет. Один служащий пустил нас к себе на кухню. Так прожили мы у него 8 дней».

Все эти 8 дней Иван Федорович пытался разрубить узел, затянутый намертво, - квартира быть должна, но ее нет. Условия договора со специалистом предусматривали обеспечение его квартирой, но обещанного пришлось три года ждать: с 1932 по 1935 год!

Положение было «пиковым». И главное, деваться некуда: ведь за приехавшими следует где-то по необъятным просторам страны (бог весть где!) багаж с мебелью, носильными вещами, хозяйственным скарбом. Неласково встретил Петропавловск семью Заборовских. Даже ребенку было понятно, что с квартирой обманули: «... Нам обещали квартиру, когда писали предложение. Мы решили ехать в деревню за неимением квартиры в городе. Пришла машина, и мы поехали в Боголюбово» - записала Леля в дневнике. Да, легко сказать: «решили... поехали...»

На самом деле в Боголюбово квартиру действительно выделили сразу. Деревенские жители моментально узнали о приезде новоселов, столпились во дворе дома, чтобы получше разглядеть приехавших. Зрители без стеснения прильнули к окнам, наблюдая, как вносятся пожитки в дом. Зрелище внесения в квартиру нескольких кроватей сопровождалось громкими репликами: «Это, наверное, общежитие». В деревне спали на лавках, полатях, на печке. А кровати, да еще и у каждого человека отдельная (мыслимое ли дело?), по мнению жителей, могли быть только в общежитии!

Забегая вперед, скажу, что за три года, прожитые в Боголюбове среди этих простодушных людей, семья Заборовских обрела много замечательных друзей на всю жизнь, узнала щедрых душой людей, о которых бабушка рассказывала мне с любовью так много интересного!

Вновь приехавшие тоже немало удивляли боголюбовских старожилов. Вот Леля с наступлением холодов надела шапку - дети толпой бегут за ней и кричат: «Девчонка в шапке!»(девочка обязательно должна носить платок). Учительница прикрикнула на ребят, а когда те отстали от Лели, сама спросила у нее: «А действительно, Заборовская, почему ты в шапке?» Но у себя в дневнике Леля записала: «... Я была с мамой в школе, и меня не обижают. Нашу учительницу зовут: Евдокия Ивановна Малыхина».

Иван Федорович стал старшим агрономом Приишимской МТС, относившейся к Трактороцентру Карагандинского отдела (в то время Петропавловск был административным центром Карагандинской области).

В Боголюбове младший сын Заборовских (Сережа) пошел в первый класс в школу, учился по примеру своей старшей сестры Лели на «отлично», а бывало, и шалил! Боголюбовские мальчишки затеяли такую игру: возле МТС находился конный двор. На дворе был жеребец, пробежать под брюхом у которого считалось верхом храбрости! Мальчишки, сумевшие сделать это, были настоящими героями. «Мероприятие», задуманное сорванцами, было рискованным и очень опасным. Проделывал подобные трюки и Сережа, а его мама, безусловно, даже не догадывалась о «подвигах» сына...
Леля, подражая своей маме, записывала особенности речи коренных жителей области.

6.

АДАМ И ТАЛДА

Ближайшей соседкой Заборовских по Боголюбову была Агафья Петровна (фамилии ее я, к сожалению, не помню). Эта странная, смешная, высокая женщина фигурирует во всех рассказах и воспоминаниях моих близких под именем Талда из-за особенности произношения слова «тогда». Так и прилипло к ней это прозвище.

Агафья Петровна была добрым гением нашей семьи, т.к. несколько месяцев снабжала Заборовских всем необходимым по хозяйству, пока не прибыли следовавшая «тихим ходом» по железной дороге мебель, посуда, хозяйственная утварь... Талда была замужем за военнопленным австрийцем, которого звали Адам. Наш Адам не оставлял надежды вернуться на родину, в Австрию, и время от времени писал письма в консульство («Конзулу», как говорила Талда). Сам Адам грамоте русской не был обучен, Агафья Петровна была неграмотной, так что писать письма в консульство приходилось просить каждого грамотного человека. Не избежал этой участи и Иван Федорович Заборовский. Так уж случилось, что именно после ходатайства, написанного рукой моего дедушки, Адаму, наконец, пришел долгожданный положительный ответ. Благодарности Адама не было предела!

В нашей семье он оставил о себе добрую память тем, что именно он привез из Петропавловска пришедший, наконец, багаж (вез он его в несколько приемов на лошади, запряженной в сани). Таким образом, прибыли в Боголюбове письменный стол, антикварный буфет, книжная полка (из обстановки рода Ворониных) - вещи эти «живы» и поныне.

Когда Адам уезжал в Австрию, то хотел и Талду взять с собой, но та отказалась ехать на чужбину и он уехал один.

Агафья Петровна очень скучала по мужу, хотя работала не покладая рук: в хозяйстве Талды были лошадь, две коровы, овцы, поросята, куры, гуси. Ольга Ивановна не переставала удивляться, что Талда считалась бедной. Ведь на Украине одна корова - это очень хорошо, а две коровы - кулаки! Вот какая разница в понятиях!

7.
ЗДЕСЬ КЛИМАТ ИНОЙ

Так семья Заборовских стала жить да поживать на новом месте. Ольга Ивановна преподавала в Боголюбовской школе русский язык, литературу, немецкий язык. Удручающе действовала на нее погода, непривычная для людей, приехавших из теплых краев. Вот как описывает здешнюю позднюю осень Ольга Ивановна: «... погода прямо непозволительная. Моросит дождь. Ветер дует порывами, да такой, что рамы трещат. А воет, воет как! Недаром при царизме непокорных ссылали в Сибирь. Погода очень действует на психику человека...»

А вот еще философия моей бабушки на тему погоды: «...Вспоминаю Украину. Весной в апреле - рай в природе. В Северном Казахстане весна стоит холодная, потом грязь... Остается уж меньше месяца до мая, а народ только два дня как стал снимать с себя шубы. Весны вовсе не увидим, а сразу перескочим в пыльное лето с ветрами. А ветер нас никогда не оставляет. Вот осень здесь долгая, теплая, красивая — и то хорошо!».

Зимой часто случались бураны — есть где разгуляться ветрам на степных просторах! Надвигающийся буран население умело безошибочно распознавать по приметам. Предупреждали одну девочку: «Не ходи в Надежку! Будет буран!». Не послушалась, пошла... близко, мол, успею! Нашли ее на другой день замерзшей, занесенной снегом - фамилия этой девочки Гулик. А однажды за околицей, у колодца, Сергей с отцом увидели двух мужчин-почтальонов, ехавших на розвальнях в сторону города. Через день стало известно - не доехали, замерзли.

Страшно подумать, но мой дедушка тоже однажды чуть не погиб во время бурана. Как обычно, он отправился в служебную поездку на грузовой машине в Явленку. В пути начался буран. Сначала показалось вовсе не страшно. Но вот беда - машина заглохла, а до места не доехали совсем чуть-чуть. Иван Федорович предложил шоферу двигаться пешком в сторону населенного пункта (если сидеть - можно замерзнуть!). Но шофер ответил: «Машину не брошу!» И пошел Иван Федорович один, тем более что ясно были видны телеграфные столбы вдоль дороги. Но вскоре буран усилился. Ничего не разглядеть кроме белой мути! Мелькнула мысль — «Вернуться назад, в машину», но тут же пришло в голову: «Зачем? Дорога непременно приведет к жилью».

А буран и не думал шутить - идти приходилось, вытягивая ноги из глубокого снега, проваливаясь - месить снег стало невмоготу! Что это? Неужели сбился с дороги? Силы покидали медленно и от этого было особенно тоскливо и жутко. Пропал ни за грош! Вспомнились почтальоны, замерзшая девочка. Мысленно увидел себя окоченевшим, занесенным снегом. Нет! Надо шевелиться! Одежда ужасно мешает: на зимнее пальто надет тулуп с огромным воротником (ехать в холодном грузовике иначе было нельзя!). Скинуть тулуп - будет полегче, но замерзнешь - верное дело! Стало темнеть, день таял. Сколько же времени прошло? Кажется, целая вечность... Был момент, когда силы совсем оставили путника, тогда он стал ползти, перекатываться по снегу. А ветер завывал, издевался над выбившимся из сил человеком. Вдруг показалось, что огонек светится впереди! Может, галлюцинация? Но нет! Действительно, домик на окраине села, где и приютили, и чаем напоили, и спать уложили.
А на другой день ослепительно светило солнце, кругом, насколько хватало глаз, расстилалась снежная равнина, вчерашний буран казался чем-то невероятным и неправдоподобным...

8.
ТАК БЫЛО

Случалось всякое в той суровой действительности. Как метко умела выхватывать Леля главные события жизни для своего дневника! Не каждый взрослый человек опишет все так обстоятельно и толково.

«1933 год: ... в Боголюбове открылся барак для больных тифом. Сейчас там много лежит народу.» Недаром загадка «Без чего человек не может жить?» - имела в Боголюбове страшную разгадку - «Без вшей». Этот мрачный юмор имел под собой основу. Каждый день уносил жизни людей.
«17 сентября 1933г. Умерла мама Поли Раздорской...».
«24 сентября 1933г. Заболела Сережина учительница - Анна Петровна Морозкина».
«29 сентября 1933г. Умерла Анна Петровна Морозкина».
«30 сентября 1933г. Хоронили Анну Петровну. Мама на кладбище произнесла речь».

Неподалеку от Заборовских жила семья Васильевых - у них была баня, но топилась она по-черному. Не раз приглашали соседи к себе - однажды приглашение было принято. Однако закончилось все плачевно: лишь вымазались в бане по-черному, да еще и угорели - больше решили не экспериментировать. Прямо как в рассказе Зощенко «Баня»: «Бог с ним, дома домоемся!»

«5 февраля 1934 года. Пришла к нам Лиза Черникова за книгой и сказала, что Алешу Охотина убил Санька Васильев (оба мальчика из маминого класса). Мы сначала не поверили, но потом все подтвердилось. Мы были у Алеши. Как он изменился - перед смертью он потерял очень много крови».

Но что же случилось? Мальчики затеяли игру с ружьем. Санька Васильев прицелился в Алешу, будто он охотник, а Алеша - куропатка. Нажал курок - прогремел выстрел. И нет Алеши! Но это не конец истории. Надо не забывать, какое было время. Трагедия повлекла за собой другую. Отец Алеши Охотина был председателем сельсовета, поэтому дело в суде было представлено как покушение на сына председателя сельсовета, мол, все было подстроено нарочно Васильевыми...

Отец семейства — пимокат Васильев - был объявлен врагом народа, а вся его семья отправлена в ссылку.

9.
В ОПАЛЕ

Ничего удивительного в том, что люди боялись друг друга, не было. Одно неосторожное слово могло подписать смертный приговор любому. Примеров тому очень много. Все были скованы страхом, отравляла существование липкая паутина доносительства, слежки... Был донос и на Ольгу Ивановну, в котором она незаслуженно обвинялась в насаждении религиозных взглядов на своих уроках. Мне очень трудно представить себе, что моя бабушка, зная отношение власти к религии, стала бы проповедовать их на уроках иностранного языка, если даже дома собственных детей к религии не приобщала. Доказательством тому служит отрывок из письма взрослой уже Лели брату: «Сережа, а как ты сейчас относишься к религии? О себе в этом смысле могу сказать, что никогда не богохульствую даже в мыслях, но формальная принадлежность к церкви и формальные ритуалы имеют для меня малое значение. Нас с тобой в детстве активно не приобщали к такому направлению мыслей, не настраивали и против религии».

Во всяком случае, в 1934 году в Боголюбове доносу был посвящен президиум в сельском Совете, где дополнительно сообщалось, что дома у Заборовских висит икона. На самом деле это была не икона, а репродукция с картины (картина имела, безусловно, религиозное содержание: молодой человек с мученическим выражением лица, с терновым венцом на голове). Напрасно Ольга Ивановна доказывала, что это не икона, ведь и подпись есть - написано по латыни - «эс гомо» (это человек). Картину пришлось уничтожить. А Бога надо благодарить, что делу не дали дальнейший ход, ведь по тем временам положение было серьезное. Очень поддержал «на процессе» Ольгу Ивановну директор Боголюбовской школы, носивший звучную фамилию - Коберник. Этот смелый человек был сам арестован в 1937г. Дальнейшая его судьба мне неизвестна, т.к. семья Заборовских дождалась наконец квартиры в Петропавловске, обещанной еще в 1932 году.

Шел 1935 год...

10.
ПЕТРОПАВЛОВСК. 1935 ГОД

Приехав в Петропавловск, Ольга Ивановна стала работать в железнодорожном техникуме, в школе 1 им. Ленина, а позже - в учительском институте. По образному выражению ее коллег, «она не ходила — она летала». Один подъем на мост над железнодорожными путями чего стоил! ( Особенно зимой).
«Преподавательская работа, как никакая другая, требует того, чтоб ее любили, - говорила Ольга Ивановна, - я еще в 4-м классе мечтала быть учителем французского языка». И мечта ее сбылась! Во все времена благодарные ученики ценили отличные знания, которые она давала, вспоминают ее по сей день с доброй, ясной улыбкой - ведь и она всегда была приветливой с людьми, считая непозволительным показывать дурное расположение духа.
У Ольги Ивановны существовало и другое неписаное правило: не преподавать в тех классах, где учились ее собственные дети. Лишь в редких случаях Ольге Ивановне и Сергею приходилось все-таки «встречаться». Дочь училась - по прибытии из Боголюбова - в школе 2 им. Кирова. Способную девочку сразу заметили все учителя, особенно преподаватель математики Александр Афанасьевич Наумов. Уважаемого и любимого учителя дети называли между собой «Афон». Бывало, он давал на уроке сложную задачу, над которой требовалось хорошо поразмыслить - в классе наступала тишина. Александр Афанасьевич говорил: « Заборовская, план решения задачи в пространстве!». Леля давала свою версию решения задачи, а учитель, удовлетворенно покачивая головой, резюмировал: «Светлая голова».

Еще одно страстное ее увлечение - фотография. Если бы не это, мы не могли бы сейчас взглянуть на старый Петропавловск глазами Лели.

Дом на улице Кирова. 1935 г.

Сфотографирован ею и старый дом, в котором областное заготуправление (облзу) выделило Заборовским квартиру. Хотя квартира - это слишком громко звучит! Была просто одна комната, разделенная ширмой на две половины. Всего одна комната и общая (с соседями Аманбаевыми) кухня с русской печкой. Вечерами обе семьи пили здесь чай: выражение «шай шарга» и «самовар кайнады» пришли к нам из тех далеких времен ...
5 лет прожили две семьи бок о бок как родные, а воспоминания друг о друге сохранили на всю жизнь.

Одноклассники, соседи, друзья, подруги становились объектами фотосъемок Лели, а излюбленным фоном для съемки служил все тот же старинный буфет рода Ворониных, привезенный с Украины на станцию Петропавловск и доставленный в Боголюбово австрийцем Адамом, теперь же благополучно «перекочевавший» в городскую квартиру. На его фоне сфотографирована Надя Уборевич - дочь командарма Иеронима Уборевича.

Надя была ученицей Ольги Ивановны в школе 1, дружила с Лелей Заборовской, поэтому до меня дошли некоторые воспоминания о ней. В энциклопедии пятидесятых годов не ищите имя легендарного командарма Уборевича - уничтожали не только человека, но и память о нем. Жертвами репрессий становились как арестованные, так и их родственники. Командарм объявлен врагом народа, и Надю заставили отречься от отца, публично, через газету, и дорога в вуз для девушки была закрыта. Надя бывала у отца в Кремле, видела близко Сталина, на ее тетрадках было золотое тиснение «Уборевич Надя» - теперь она приняла фамилию тети, жила у нее в Петропавловске и стала никому не известной Надей Завьяловой.

Ольга Ивановна вспоминает, что когда у них под окном останавливалась машина, наступало томительное ожидание: «За кем на сей раз?», «Как бы не забрали мужа...» Забирали многих и всегда приезжали арестовывать ночью, с обыском. Сколько можно было жить и дрожать, не делая ничего плохого?! Никто не был застрахован от ареста ни положением в обществе, ни своей безвестностью. Перед глазами Ольги Ивановны и других преподавателей проходила целая вереница сломанных судеб учеников и их родителей...

Одноклассница Лели - Лия Экштейн (у нас в доме ее называли Люся) тоже воспитывалась у своей тети, т.к. ее мама - зубной врач Шапиро была расстреляна в 1937 году, а Лия отдана в детдом. И только спустя время ее смогли забрать оттуда родственники (семья Бамдас).

Фамилия Бамдас упоминалась в нашей семье в связи с еще одной знаменательной историей. В 1932 году мой дедушка Иван Федорович пошел за продуктами на рынок, а вернулся оттуда с очаровательным щенком величиной с варежку. Именно тетя Люси Экштейн (Бамдас) вручила Ивану Федоровичу этот пушистый комочек с просьбой позаботиться о нем - как она выразилась, «хотелось бы, чтобы пес попал в хорошие руки...» Так в нашем доме появился Дружок.

У нас в семье всегда с душой относились к «братьям нашим меньшим». Даже бродячего боголюбовского пса Бобку Леля и Сережа помнили спустя десятилетия!

Они рассказывали мне, что когда Бобка приходил к ним во двор, то всегда занимал позицию на завалинке. Ребята Заборовские просыпались - и первым делом видели на занавеске его профиль, высвеченный восходящим солнцем. Такое утреннее пробуждение с Бобкой на занавеске сулило хороший день, дети были рады.

Что уж говорить о нашем любимце Дружке?! Ольга Ивановна вспоминает в письме: «Никогда не забуду своего любимца и старожила Дружка - его ум, характер, преданность! Ведь он прожил у нас 15 лет и стал настоящим членом семьи». Для Дружка существовало табу - нельзя вспрыгивать на кровать! Он это требование выполнял, но в отсутствие хозяев позволял себе поблаженствовать на постели. Стоило снаружи вставить ключ в замочную скважину - он тут же спрыгивал с нагретого места и прятался под кровать. Ему было невдомек, что «предательская ямка», остававшаяся на покрывале от его лежания, выдавала его с головой! Самым «страшным» наказанием за это служила для него фраза, сказанная Ольгой Ивановной с нажимом в голосе: «Чья это собака?». Он полз по полу «по-пластунски», навстречу хозяйке, боясь поднять глаза, виляя хвостом - как говорил Сережа, «просил пардону» (пардон - «прошу прощения» по-французски)...

Соседи Аманбаевы (Мажит и Нагима), уехав в Акмолинск, в письмах к Заборовским вспоминали Дружка, общего любимца. Воспоминания были как светлые, так и тяжелые - например, о тяжелой утрате, постигшей Аманбаевых еще в Петропавловске: в возрасте 4-х лет малышка Радалья (дочь Мажита и Нагимы) умерла от скарлатины. Тогда же вместе с Радальей заболел и Сережа Заборовский, причем он был уверен, что тоже обязательно умрет вслед за нею. Хвала докторам Первой советской больницы - спасли мальчишку. Сереже было 15 лет. Когда после тяжелой болезни он начал вставать на ноги, видеться с родными ему разрешили только через стекло больничного окна. Вместе со всеми пришел к больнице и Дружок (а как же без него?). Ольга Ивановна запишет после посещения: «Дружок сначала сошел с ума от радости, что видит Сережу, а потом от горя, что не может к нему попасть...» Было это в 1939 году.

Для Лели это был счастливый год - она с золотой медалью окончила школу и поступила в Московский химико-технологический институт им. Менделеева (МХТИ, г.Москва).

* * *
По-разному сложилась жизнь многочисленных учеников Ольги Ивановны, ее детей - ведь «завтра была война». Но это уже совсем другая история, а напишут ее в письмах домой Леля и Сережа Заборовские. Молодцы ребята Заборовские — они уже тогда понимали, что много лет спустя эти письма будут нашей фамильной ценностью: «У нас просьба к папе - взять на себя подклейку и приведение в порядок присылаемых нами писем. Старые тоже не растеряйте! Пусть растет наш архив» - так напишут дети своему отцу. И мой дедушка, Иван Федорович Заборовский, с воодушевлением и свойственной ему аккуратностью выполнил их наказ. Студенческие письма Лели, фронтовые письма Сергея аккуратно собраны в три толстые книги.

Глазами очевидцев запечатлены исторические события: война, салют Победы в мае 1945 года в Москве, парад победителей на Красной площади, описан праздник 800-летия Москвы (1947г.), увиденные глазами Елены и Сережи, который, вернувшись с фронта, вместе с сестрой учился в МХТИ в г. Москве. Леля Заборовская пишет в письме следующее: «До 1939 г. мы с Сергеем никуда фундаментально не выезжали из дома и поэтому переписка более раннего периода может быть представлена отдельными письмами. А вот с 1939 года, когда мне исполнилось 18 лет, я выехала из семейного очага в самостоятельную жизнь. Тогда и началась регулярнейшая (а не от случая к случаю) переписка. Встает в памяти любой отрезок жизни и даже конкретный эпизод... в общем, «Сага о Заборовских» («а не о Форсайтах»)».

Я думаю, именно письма, на которых я воспитана, подтолкнули меня написать все это для журнала «Провинция». Ведь, читая старые письма, учишься житейской мудрости. «Времена меняются, и мы меняемся в них», но остается стрежень, сердцевина, что и составляет фамильную ценность для членов одной семьи.

Андреева И. Чтобы жизнь повторилась сначала: (Продолжение. Начало в №1) // Провинция. – 2006. - №4. – С.