Колонизаторское продвижение царизма в североказахстанские степи представляло длительный процесс, затянувшийся на целое столетие, устройство Новой линии в 1750-ых гг. с главной на ней Петропавловской крепостью – явилось первым этапом российской колонизации ишимских степей.

Следующий второй этап – с 1760-ых гг. по 1820-ые гг. выразился в прекращении движения в степь со стороны Новой линии. В это время царское правительство, видя в казахах Малого и Среднего Жузов своих подданных, стремилось установить добрососедские отношения с казахскою знатью, считая её опорой своего влияния в степи.

Царское правительство имело в степной стороне крупного военно-гражданского администратора – оренбургского генерал-губернатора (позднее, после Пугачёвской войны, Симбирского и Уфимского генерал-губернатора). Он являлся главным исполнителем царских велений по Казахстану и Средней Азии. Коллегия иностранных дел – высшее учреждение империи по внешним сношениям – не проводила ни одного солидного мероприятия в степях, не посоветовавшись с Оренбургом (позднее с Уфой), в средине ХVIII века (1742-1758 гг.) оренбургским губернатором был Неплюев, видный царский администратор, весьма осведомлённый в степных делах. От него исходили указания командиру Сибирского корпуса о том, как поступать с казахами. И Сибирский губернатор, и командир Сибирского корпуса следовали советам этого крупного сановника. Неплюев рекомендовал командиру корпуса Крафту обращаться с казахами так, как и “в Оренбурге с ними поступается”. Неплюев на запрос Крафта, как обходиться с казахами, прикочевавшими в зимнее время к Новой линии, отвечал, что “казахи, лёгкие и проворные на лошадях, будучи же в своих улусах временно отяготительны и безоборонительны, и против всякого всегда. А тому наипаче зимою робки. К тому же они и прикочевали с жёнами и детьми и со всем скотом”. Неплюев рекомендовал никакой обиды казахам не чинить, “а с доброю ласкою обходиться и не зачинать первыми вооружённой рукой отпора”. Вразумительное указание Неплюева не всегда исполнялось.

“Добрая ласка” входила в арсенал колонизаторской политики. На неё смотрели, как на первую меру, необходимую для налаживания дружественных отношений с казахской знатью. Понятие “доброй ласки” понималось в весьма расплывчатой форме. “Ласка” предлагалась то в виде небольшого угощения, то в виде подчас и крупного подарка, а то и в виде значительных услуг, на которые царизм охотно шёл, когда чувствовалась выгода.

Командир Сибирского корпуса и линейное начальство старались использовать казахскую знать для проведения своих планов. Взгляды воинских властей на казахов, также, как и мнения о них высшей бюрократии, были отрицательного характера. На них смотрели как на отъявленных дикарей, неспособных к серьёзному трудовому времяпровождению, а годных лишь к легкомысленным поступкам и жадных до всяких подарков. Казахский народ видели состоящим в полной дикости и полагали, что вообще безнадёжно его окультивировать, что казахи – прирождённые дети степей, не поддающиеся никакому прогрессивному влиянию извне.

Командир корпуса Огарёв дал такую характеристику казахов: “Оной киргиз-кайсацкой народ ветрен и легкомыслен и почитает себя и в самомалейших случаях недовольным. Склонен же больше на приласкания и оказуемое со здешней стороны удовлетворение, напротив чего по мере и заслуживать старается. Упражнение сего народа в заведении конских табунов и скотоводства, рукоделие весьма малое. А всё то, что для одежды принадлежащее, получают через мену от российского купечества. И в недавнем времени начали привыкать выменивать аржаную муку, которую и употребляют в пищу. И время от времени оную начинают выменивать больше. Предосторожность от оных навсегда соблюдается в недопущении от нападения на жительства, отвозу людей и отгона скота и лошадей, в противном же тому случае, указами из вышних правительств повелено поступать с такими и военною рукою, яко с неприятелями. В напротив того, сколько возможно стараться при здешней стороне оных киргиз-кайсак удерживать и иметь частые и достоверные известия и о настоящих их с китайцами происхождениях (т.е. отношения-А.С.). А таких, для которых бы особенная предосторожность употребляема, в кочевании поблизости к здешней границе не находится. И таковых, кои б не оказывали российскому престолу верности, ни одного не состоит, хотя и от сих же некоторые шалости происходят, но оныя всяким образом скрывать всегда стараются, если почему ни есть подозрения взято на оных будет и стараются всегда показывать себя в верности непоколебимыми”. Данное мнение, сообщённое в 1781 году, в рапорте на имя тобольского губернатора, отражало сложившееся представление у военных властей о казахах.

Военное начальство смотрело на казахов, как на российских подданных, не считало их опасными соседями и больше интересовалось (в 1750-1770-ых годах) казахско-китайскими отношениями, поскольку глава Среднего жуза Аблай вёл двойную игру, признавая себя и подданным России и подданным Китая.

Военное начальство для “приласкания” казахской знати употребляло по-дарки и угощения. Каждый новый командир Сибирского корпуса, вступая в должность, спешил отправить в степь султанам и старшинам подарки. Некоторым представителям казахской знати подарки посылались систематически, по несколько раз в год, например, Аблаю, Юлбарису султану и др.

У Новой линии кочевали Ата-гайский, Караульский, Уваковский и Керейский роды Среднего жуза. Старшины данных родов прежде всего и одаривались. В 1761 г. было отправлено Аблаю – муки пшеничной – 10 пудов, ржаной – 88 пуд., круп – 10 пуд., 15 скирд сена, лисий мех, кирпичный чай; Куляке батыру – муки ржаной – 62 пуда, крупы – 10 пудов, лисий мех; Байжигит мурзе – сукна на кафтан – 7 аршин, сани с хомутом и дугою, 4 пуда крупы, 21 пуд муки, лисий мех. Некоторые представители знати получали годовое жалованье: Аблай с 1759 г. – 300 рублей, Кулсара – 100 рублей. Командир корпуса ходатайствовал об отпуске средств на “потчивание приезжающих в крепости старшин “по склонности их к горячему вину”. С 1764 г. на угощение казахской знати отпускали 1000 рублей в год,

Нельзя сказать, что линейное начальство отличалось большою щедростью и изрядно одаривало султанов и старшин. Наоборот, на этот счёт, предлагалось быть весьма экономным. Когда из Петропавловской крепости Аблаю была послана в подарок телега с хомутом и дугою, то командир корпуса сделал следующее внушение командиру крепости подполковнику Тюменеву: “Но впред: вашему высо­коблагородию рекомендую – ежели от него Аблай-салтана и от прочих киргизских старшин для таких же небольших требований кто присланы будут, в таком случае, буде дальнего казённого убытку не требуют, на здешних линиях самим и справить можно, то во удовольствие по их просьбам, вместо подарка, отдавать заспособно признавается. Однако, при том надлежит того крепко наблюдать, под видом приятства и ласкательных разговоров, что будто и того, по здешним степным и от жила /т.е. жилья-А.С/ отдалённым местам достать не можно, да и то достаётся с немалым из казённого кошту убытком, для чего по верноподданической их к ея имп. величеству нашей всемилостивейшей государыни должности, то им удовольствие оказывается. А лучше б то таковым иногда частым требованиям и всего того миновать. Потому, ежели оных киргисцов тем часто приохачивать, то оныя по привычке своей и по легкомыслию и наивсегда и больших подарков требования свои приносить станут, в каковом случае уже их без удовольствия без важных причин и отлучить способу не изыщется. Отчего оне легко могут себе признавать, яко за предобиженке их неудовольствия”.

Командование привлекало на свою сторону влиятельную знать. Некоторые её представители заслужили особое уважение начальства за оказанные услуги. Среди них выделяются два батыра Атагайского рода: Кулсара и Куляка. Они считались в Петропавловской крепости своими людьми, на которых можно было во всём положиться.

Кулсара долгое время, до самой смерти, был связан с линейным начальством. Из него выработался матёрый шпион, не брезговавший никакими средствами для обеспечения личного благополучия. На склоне лет он сам подбил итоги своей разведывательной службы. 3 письме к командиру корпуса Деколснгу он сообщал о себе: “Напред сего, в командование оренбургским корпусом господина генерал-порут-чика ИЛ. Неплюева призван я был, и со мною Аблай-салтан, с коим вообще учинял в г. Оренбурге присягу с тем, есть ли что нами разведанного о разных обстоятельствах, доносить бы, куда, принадлежит будет, российской стороне командующей. А потом мне напоследок был дан по должности моей и лист, в коем написан я старшиною и назван тарханом (т.е. почётным званием-А.С.). И с самого того времени, я по самой той моей присяжной должности служу верно и без облыжности. И какие обстоятельства в нашей стороне российской вредные бывали, я не упустительно доносил. Да и ныне то ж чинить не оставлю, также, как рос­сийских людей беглых и киргисцами захваченных, а равно и скот, какой мною только с ведом учиниться, всегда в вашу сторону вызываем бывает”.

Царизм ценил шпионскую работу Кулсары. В 1756 г. последовал сенатский указ на имя Неплюева, в котором повелевалось Кулсаре и Куляке за их сообщения выдать для их “приласкания и показания как доброжелательство их в разсуждение приемлется”, казённых вещей, каждому на 100 рублей. Выдачу произвести “таким искусным образом, чтоб о том в их орде разгласиться не могло”.

На обязанности Кулсары лежали донесения о казахско-китайских отношениях и о намерениях Аблая, касающихся России. К нему был приставлен писарь, служилый татарин Сафар Салиев. Салиев, в свою очередь, негласно наблюдал за деятельностью Кулсары и представлял начальству собственные донесения. Кроме того, к Кулсаре для проверки его “благожелательства, к российской стороне” за­сылались под видом купцов разведчики, например, татарский купец Шихов. Система шпионажа оказывалась довольно разветвлённой и под таким перекрёстным наблюдением от военных властей не ускользали многие мелочи. Полностью положиться на Кулсару было невозможно, так как он для заметания следов своего доносительства в некоторых случаях давал неполноценные или даже неверные показания. От времени до времени Кулсара наезжал в Петропавловскую крепость, где он подвергался пространному допросу и наделялся подарками.

Кулсара дрожал зa своё благополучие. Он убедительно просил военные власти ни в коем случае не проговориться о его шпионской деятельности, иначе его с единомышленниками “киргисцы прирубят”. Разные просьбы Кулсары, по возможности, удовлетворялись. Однажды Кулсара высказал желание “построить себе дом и жить, как русские”. Об этом сообщил в Коллегию иностранных дел, и оттуда последовал указ о построении домов для Кулсары и Аблая. В 1762 г. в кочевье Кулсары послали плотничью команду из 15 человек. Дом Кулсары построили на Ишиме (в районе нынешнего села Архангельского). Выстроили дом и для Аблая (в районе нынешнего города Кокчетава). Это были первые деревянные дона русского типа у казахов в североказахстанских степях.

В последние годы своей жизни Кулсара выступил как отличившийся разведчик о деятельности Аблая, направленной не в пользу России. Царская администрация пристально наблюдала за Аблаем. В 1749 г. он присягнул на подданство России, впоследствии в 1762 г. он присягал вторично.

Но его присяги не были искренными. Аблай задался целью обеспечить себе всю полноту власти в Среднем и Старшем Жузах. Вся его деятельность носила реакционный характер и была направлена против России. После признания казахами Среднего Жуза Аблая своим ханом в 1771 г., царское правительство пыталось оформить это высокое положение как милость императрицы. Аблая пригласили явиться в Оренбург для совершения обряда возведения в ханы и получения ханских знаков: шапки, шубы и сабли. Аблай отнёсся к этому приглашению пренебрежительно и в Оренбург не явился. Аблай всё же ответил оренбургскому губернатору, что он во исполнение высочайшей воли согласен прибыть для церемонии не в Оренбург, а в Петропавловскую крепость. Но это была с его стороны только отговорка. Когда его пригласили в Петропавловскую крепость, он уклонился и от явки в неё. Такое неприязненное отношение Аблая к России послужило поводом для организации заговора против Аблая со стороны царской администрации. Аблая имели ввиду задержать и отправить в Россию, а на его место поставить другого хана.

Планы заговорщиков расстроились из-за смерти Аблая в 1781г. Но теперь уже царское правительство решило ни в коем случае не упускать удобного момента для закрепления своего влияния. Сын Аблая – Вали-султан сообщил оренбургскому губернатору о своём желания отправиться в Петербург с донесением о кончине отца. Его просьбу отклонили, мотивировав тем, что имеется высочайшее повеление о необходимости выбора нового хана, что и нужно прежде всего сделать. Новый Оренбургский и Уфимский генерал-губернатор Якобий предложил командиру Сибирского корпуса Огарёву, чтобы тот внушил сыновьям Аблая и старшинам через нарочного благонадёжного человека о проведении выборов хана “с общего согласия, так как и Меньшей Орды Нурали-хан сие достоинство получил”, и после чего они подготовили б императрице прошение об утверждении выбранного хана. Знать Среднего жуза избрала ханом Вали-султана.

1 ноября 1782 года в Петропавловской крепости был совершён торжественный обряд утверждения Вали в ханском достоинстве. Обряд был обставлен пышным церемониалом. Представителями царского правительства были Уфимский и Симбирский генерал-губернатор Якобий и командир Сибирского корпуса генерал-поручик Огарёв. На торжестве присутствовали 15 султанов, 120 биев, батыров и старшин и до 500 человек “чёрного народа”, т.е. незнатных казахов. Эти люди были пропущены в крепость, где совершался обряд. Но кроме того, много “чёрного народа” находилось вне крепости. Вали был приведён к присяге, ему был вручен “патент” на ханское достоинство и “особливые знаки высочайшей милости”: соболья шуба, шапка и сабля.

По утверждении Вали ханом, на верхнем петропавловском форштадте для него был построен каменный дом. С тех пор в Петропавловске находилась зимняя резиденция хана Среднего Жуза. В летнее же время ханские юрты располагались в районе нынешнего Кокчетава или же на Ишиме в пределах нынешней Кокчетавской области. Местное предание считает за дом Вали-хана в Петропавловске двухэтажное каменное здание военного лазарета, построенное в 1829 г. (оно находится на запад от городского театра). Возможно, что лазарет был построен на месте ханского дома. Вали-хан умер в 1821 году. Его дом мог быть снесён или же переделан под лазарет. В одной казахской народной песне вспоминается белый дом Вали-хана. Очевидно, в ней говорится о петропавловском доме хана. Вали получал от царского правительства, также как и Аблай, жалованье – 300 рублей (а с 1796 г. – 600 р.) в год и продовольствие – муку и крупу. В отношении России Вали шёл по стопам своего отца. Беспокоясь только о благополучии ханской семьи, Вали поддерживал внешне добрососедские отношения с царской Россией тогда, когда они были ему лично выгодны. Среди казахского народа он зарекомендовал себя как хан-грабитель и притеснитель. На него в 1792 году жаловались представители родов, кочующих близ Новой линии. Старшина Кублек писал в Петропавловскую крепость генерал-майору Бауэру, что Вали по вступлению в ханы “начал обращаться со своими подвластными против долгу, присяги и чинимой клятвы. Совсем иначе и нимало не похоже на справедливость обладательной особы, ибо сперва во владении его Вали-хана Среднею ордой у подвластных моих киргис, как им самим и теленгутами (т.е. дружинниками-А.С.), по его велению, из платья, вещей, лошадей и скота, мною разграбление чинено было …

Потом коснулся он приступить в согласие и завести дружелюбность других орд с старшинами и их киргисцами, не с благо-пристойными и честными людьми, с кем бы союз иметь должно и охранять целость нашего и моего общества благополучия, но с самыми дерзкими и разбойниками, которые имея название под видом его теленгутов и подобных им ближних людей, навсегда делают увоз людям, отгон скота и причиняют тем великий вред недовольно России. Но и нам, его подвластным, не меньше чинят наглые и немалые грабежи. Приезжающим сюда в Россию с торгом ташкентским, бухарским караванам на немалые суммы, а иных и вконец разоряя, берут и самих ташкентцев, бухарцев и других им подобных людей в плен… Ибо всей его Вали-хана неистовой предприимчивости и допущения к разорению, как мне, так моих и других наших старшин подвластных киргис, через чинимые его содружеством частые и немалые баранты (т.е. отгоны скота – А.С) довёл так, что у некоторых из нас от предков наших имели лошадей тысяч по 10-ти и более, в чём наше имение, богатство, платье и пропитание зависело. А ныне и у лучшего, чрез то не более сыскаться может, как разве тысячи по 2 и то до велика и до мала… А просили здешних господ генералитетов освободя нас и подвластных наших киргисцов, всех из-под владения оного Вали-хана, которой сим достоинством по его непристойным поступкам именоваться не может, милостивно освободить. А препоручить под начальство такого владельца, который бы в совершенном порядке наш управлять и от всяких случающих с нами набегающих злодеев, грабителей и разбойников набегов защищать мог”.

В 1795 г. недовольство Вали-ханом выразилось в коллективном прошении султанов и старшин от имени 130 тысяч казахов Среднего Жуза, кочевавших у Новой линии, об изъятии их из-под власти Вали и принятии их в непосредственное ведение России. В конце ХVI века в правительственных учреждениях уже имелись проекты включения казахстанских степей в состав империи и переносу имперской границы к границам среднеазиатских ханств. В связи с этими проектами в 1792 г. были прекращены спорные дела с Китаем и возобновлена торговля с ним. В следующем 1793 г. при­няли российское подданство казахи Старшего Жуза ведомства султанов Тугуна и Чурыгея. Создавались удобные условия для включения значительном части казахстанской территории в состав России. Эти мероприятия и были проведены в 1820-ых годах и позднее.

Из книги Семенова А.И. «Город Петропавловск за 200 лет, 1752-1952 гг.»