А. Антипов, В. Любушин

КОГДА КОНЦЕПЦИЯ НЕВЕРНА

 Вопрос о традициях и новаторстве никак нельзя отнести к числу отвлеченно-академических. Насущность, неотложность его решения обусловлена внутренними закономерностями развития литературоведения и реальными заботами самой нынешней литературы. Все газетные и журнальные дискуссии на данную тему, многочисленные выступления пи-сателей и читателей так или иначе содержат настойчивый призыв к науке и критике, призыв разработать четкое представление о сущности традиции как таковой.

Это обстоятельство налагало особенную ответственность на группу ленинградских литературоведов, предпринявших едва ли не единственное в нашей стране за последние годы исследование, полностью посвященное столь важной проблеме. (Рецензируемой работе предшествовала вы-шедшая в 1972 году монография на ту же тему, построенная на материале советской поэзии 1917—1945 годов.) Само название книги давало нам право ожидать от авторов и целостной картины поэтического процесса послевоенного тридцатилетия и нового слова о традициях и новаторстве в теоретическом плане. Естественно при этом, что книгу, вышедшую под редакцией П. Выходцева и А. Смородина, надлежит рассматривать не как сборник отдельных статей, но как целостную коллективную монографию.

Обратимся в первую очередь к статье П. Выходцева «Проблема традиций и новаторства на современном этапе», где сформулированы исходные методологические позиции, положенные в основу исследования. Здесь, в частности, говорится: «Уточнение и научное обоснование самого понятия «традиция» способствует более верному выяснению таких коренных проблем, имеющих прямое отношение к преемственности, как национальное и итернациональное, национальное и общечеловеческое». Однако тщетно было бы искать в самой статье какие-то конкретные соображения, служащие задаче такого «уточнения» и «обоснования». Вместо этого мы видим поверхностный и довольно тенденциозный обзор дискуссий, книг и статей, имеющих— порой довольно косвенное — отношение к проблеме традиций и новаторства. Авторы, импонирующие П. Выходцову, обильно цитируются, причем их мысли не получают какого-либо развития и систематизации. Оппоненты же, по существу, не удостаиваются серьезного спора. Так, утверждая, что в советском литературоведении существуют «тенденции десоциологизации классических традиций и советской литературы», а также «не менее опасные тенденции их вульгаризации», П. Выходцев сопровождает столь серьезные обвинения всего-навсего сносками с перечислением якобы причастных к данным тенденциям авторов и названий их работ. Такой полемический «прием» едва ли можно оправдать.

П. Выходцев считает, что в нашей науке «не полностью еще преодолена робость в постановке проблемы национального начала в советской литературе, вызванная боязнью недооценить ее интернациональный пафос», С этим трудно согласиться: данный вопрос отнюдь не обойден со-временным литературоведением. Впрочем, мы ни в коей мере не отрицаем право исследователя высказать новое слово в решении указанной проблемы. Но и этого мы в статье П. Выходцева не находим. Так и не высказав каких-то позитивных суждений по данному поводу, П. Выходцев в завершающей части своей статьи с небольшими оговорками, но достаточно определенно оправдывает основные положения статьи В. Чалмаева «Неизбежность», появившейся десять лет назад и вызвавшей серьезную критику вследствие содержавшегося в ней антиисторического подхода к проблеме народности. Как известно, сам В. Чалмаев пересмотрел свою прежнюю концепцию. Тем большее удивление вызывает намерение П. Выходцева возродить к жизни глубоко ошибочные воззрения .

Следует сказать особо о тех методологических просчетах статьи П. Выходцева, которые прямым образом сказались на уровне исследовательской культуры всей книги.

Прежде всего это отказ от самой постановки проблемы новаторства. Данный момент вызывал тревогу уже в статье того же автора «В борьбе за развитие национальных традиций», открывавшей сборник 1972 года и содер-жавшей немало противоречивых суждений. Вот некоторые из них. С одной стороны, П.Выходцев утверждал: «Подлинно новое чаще всего подготавливается незаметно и так же незаметно становится традицией». С другой стороны, здесь говорилось, что «традиции и новаторство означают постоянную борьбу и единство противоположностей». Но как же может «борьба» протекать «незаметно»? И каким же образом тогда изучать процесс литературного развития? Стремление сгладить, нейтрализовать суть и пафос категории новаторства еще отчетливее сказалось в нынешней работе П. Выходцева.

В результате богатейший и неповторимый идейно-эстетический опыт советской поэзии, накопленный за шестьдесят лет ее существования, не получает в книге должного анализа и оценки. Советские поэты представлены здесь, только как продолжатели традиций XIX века. Это относится и к классикам советской поэзии: Блоку, Маяковскому, Есенину, Твардовскому. Поскольку новаторская сущность их поэзии не выявлена, то невозможным становится и серьезный разговор о характере созданных ими традиций, о позитивных ценностях, выработанных советской поэзией и принесших ей всемирную славу.

Вообще слово «новаторство» П. Выходцев старается употреблять как можно реже. Аналогичное явление наблюдается в пределах всей книги. Когда дочитываешь ее до конца, невольно закрадывается предположение, что слово «новаторство» в названии монографии не более чем дань терминологической традиции.

Между тем «традиции и новаторство» не просто устойчивое словосочетание. Это с необходимостью дополняющие друг друга, диалектически связанные категории. Отсюда становится ясной и причина отсутствия какого бы то ни было, пусть условно-рабочего определения понятия традиции в книге. Ведь вне соотношения с новаторством его дать невозможно.

Очевиден и крайний схематизм предложенной П. Выходцевым «типологии» традиции в русской культуре: с одной стороны, «Радищев — декабристы — Белинский — Чернышевский — Горький», с другой — «Аввакум — славянофилы — Достоевский — Тютчев — Бунин». Не говоря уже о

Явной произвольности и неточности состава «второй» линии, нельзя не признать, что такое противопоставление не соответствует реальной сложности идейного развития русского общества. В плане же собственно художественном предложенная П. Выходцевым схема настолько абстрактна, что, как ни странно, здесь не нашлось места таким крупнейшим представителям русской поэзии, как Ломоносов, Пушкин, Лермонтов, Блок.

Говоря о методологических издержках позиции П. Выходцева, необходимо указать тахже на отсутствие в его статье четкого, систематического соотнесения понятия традиции с другими литературоведческими категория ми, такими, как «течение», «направление», «метод», «стиль». Лишь упомянуты «аспекты изучения проблемы преемственности (генетические, типологические, контактные}» и «формы творчески-индивидуальных связей писателей (ученичество, подражание, заимствование, творческое соревнование и т. п.)». А ведь все эти понятия должны были найти на страницах книги самое активное использование.

Заданная статьей П. Выходцева архаистичность, ретроспективность взгляда на поэзию и на ее историческое содержание особенно сказалась в работе А. И. Михайлова «Поэтический образ России». Критерием патриотизма в поэзии здась становится исключительно степень ориентации на деревенскую тему, интерпретируемую как образ «малой Родины с ее интимнейшими реалиями, открывающими как историческую, так и национально-психологическую перспективу», А. И. Михайлов относит к «ярко выраженному патриотическому напралению» только поэтов «крестьянской ориентации», «крестьянской родословной». Остальные поэты оказались, таким образом, отлученными от патриотических традиций советской литературы.

Между тем поэтический образ России в советской поэзии несравненно богаче и многограннее.

Думается, что «малой Родиной» можно назвать не только «деревню» Н. Рубцова и Н. Тряпкина, но и Ленинград Н. Тихонова, М. Дунера, Вс. Рождественского, А. Кушнера, рабочий Урал Б. Ручьева, Арбат Б. Окуджавы. Может быть, нужна была еще одна статья о патриотических традициях? Но ее в монографии нет.

Основная часть рецензируемой книги (восемь статей из двенадцати) посвящена изучению традиций крупнейших русских и советских поэтов: Пушкина (автор статьи — Ю. Стенник), Лермонтова (Т. Голованова), Некрасова (Л. Волкова), Кольцова (Л. Петрова), Блока (Л. Долгополов), Маяковского (А. Смородин), Есенина (Л. Заманский}, Твардовского (А. Павловский).

Такой принцип построения монографии (принятый еще в книге 1972 года) вызывает серьезные сомнения. Думается, что подлинно историческое исследование должно строиться не только «по авторам», но и по конкретным традициям: идейным, социально-гражданским, жанровым, тематическим, стилевым. Таким, скажем, как традиция философской лирики, традиция осмысления роли поэта и поэзии, и т. д. Можно было выделить ряд традиций, связанных со спецификой лирического героя у разных авторов.

Избранный в монографии композиционный принцип неоправдан еще и потому, что в творчестве каждого из названных классиков развивалась не одна какая-то традиция, а целый комплекс их. По этой причине статьи часто дублируют друг друга, поверхностно варьируют одни и те же мотивы без детальной разработки.

Кроме того, сами классики русской и советской поэзии также часто находятся в отношениях преемственности, а эти линии оказались в книге «разорванными». Ведь, скажем, пушкинские традиции усваивались советскими поэтами не только прямым, но и опосредствованным образом: они передавались и через таких последователей Пушкииа, как Некрасов и Блок. Иными словами, композиция монографии вступает в противоречие с самим принципом непрерывности в развитии традиций.

Наконец, такая структура книги неизбежно обрекает авторов статей на взгляд «из прошлого», вследствие чего о новаторстве речь, по существу, не заходит. Все указанные статьи удивительно напоминают «юбилейные» публикации, посвященные классикам.

В своей статье П. Выходцев вспоминает справедливое суждение А. Бушмина: «Погоня за аналогиями и совпадениями в творчестве разных художников... пре-пятствует глубокому исследованию проблемы преемственности». К сожалению, в названных статьях анализ традиций то и дело подменяется поисками «аналогий и совпадений».

К числу «облегченных», но едва ли эффективных принципов исследования традиций относится и обращение к прямым упоминаниям имени классика в стихах современных поэтов, открытым реминисценциям и парафразам.

Так, статья Ю. Стенника по большей части посвящена высказываниям ссветских поэтов о Пушкине. Тема сама по себе, безусловно, важная, но это еще не анализ традиций. Малоубедительны и проводимые автором сюжетно-тематические параллели. Едва ли не у каждого поэта найдутся раздумья о прошлом, размышления о смерти— и не составляет труда объявить их восходящими к пушкинским стихотворениям «Воспоминание» и «Брожу ли я вдоль улиц шумных…». Гораздо труднее обнаружить преемственность на глубинных уровнях поэтического мышления. Но для этого нужны более четкие - характеристики пушкинских традиций, чем «богатство его благородной души, глубокая человечность внутреннего облика, запечатленная в лирике», «духовная зрелость и высокая гражданственность».

В таком же ключе строится статья Т. Головановой о лермонтовских традициях. «Можно ли сказать однозначно, что роднит с Лермонтовым таких разных поэтов, как Твардовский и Тихонов, Антокольский и многих других?» — спрашивает автор. И отвечает: «ореол гражданственности», «острое восприятие нравственных проблем», «исследовательский пафос, устремленный в глубь души человека и в сферу народной жизни», «учительство поэтов, ораторская интонация которых — восклицание» и т. д. Подобные чисто эмоциональные определения можно еще принять как аргумент в пользу известного родства художественных миров, но традиция — совсем другое дело. Это — историческое явление, нуждающееся в конкретных научных доказательствах. Причем соответствия типа «Москва, Москва!.. Люблю тебя как сын...» (Лермонтов) - «И просились простые к ней из сердца слова: «Мать родная, Россия, Москва, Москва...» (Твардовский) к числу таких доказательств не относятся. Инерция общей установки, принятой в книге, настолько сильна, что она сказалась даже в статье такого опытного исследователя, как Л. Долгополов. Автор обьяв-ляет последователями Блока нескольких поэтов лишь потому, что в их стихах встречается слово «ветер». А после цитаты из Твардовского:

Нет, я живу, спешу тревожно —

Не тем ли доля хороша —

Заполнить мой дневник

дорожный

Всем, чем полна еще душа;

Что бьется, просится наружу...

— следует наблюдение: «Строки эти, возможно, восходят к Блоку, к его стмхотворению «Россия»:

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснет в дали дорожной

Мгновенный взор

из-под платка...

Общее в этих стихах всего лишь слово «дорожный» и четырхстопный ямб...

Но особенно поражает такое построение: «...Вас, Федоров, дословно повторяя Блока, пишет: «О, Русь моя!…» Ему вторит Л. Мартынов: «О, Россия!» В 1968 году Я. Смеляков выпускает сборник стихотворений под заглавием «День России». К этому обобщению автор делает следующее примечание: «Такие словесные формулы Блока, как ( «О, Русь моя! Жена моя!» или «Русь моя, жизнь моя», также получают широкое распространение в поэзии 50—60-х годов, причем именно как формулы, то есть выражения, устойчивые не только внешне, но и по содержанию». Допустимо ли патриотические традиции Блока сводить к набору «словесных формул»? Неужели развитие блоковских традиций осуществляется через «устойчивые выражения»? (Заметим, что названные здесь и «процитированные» столь примитивным образом поэты заслуживали, конечно, более серьезного анализа.)

Кажется, пора остановить поток примеров подобного рода, а их в книге —бесчисленное множество. Калейдоскопическое мелькание имен и цитат, произвольное отнесение современных поэтов к той или иной традиции, отнюдь не радующее единство в характеристике совершенно разных художников... Правда, некоторые закономерности налицо. Одни имена

современных поэтов кочуют из статьи в статью и причислены чуть ли не ко всем традициям сразу. Так получилось, например, с Вас. Федоровым, который в итоге предстает как поэт, следующий одновременно творческим принципам Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Блока, Есенина и Маяковского. Естественно, что при этом творческое своеобразие самого Вас. Федорова утрачивается.

Другие поэты лишь упомянуты. Особенно это относится к поэтическому поколению, заявившему о себе в шестидесятые годы (Е. Евтушенко, Р. Рождественский и др.), которое в книге оказалось явно «в тени». (В частности, подробный разговор об этом поколении, как нам представляется, был необходим в связи с исследованием традиций Маяковского. Поэтому оговорка автора соответствующего раздела А. Смородина; «Мы не ставили целью проследить все разнообразие преемственных связей, роднящих великого поэта революционной эпохи с современной поэзией» — выглядит явно неубедительной.)

Третьи и вовсе преданы забвению, несмотря на то, что их творчество получило общественное признание.

Стоит ли говорить о том, что подобная «иерархия» (объективно возникающая в общем контексте монографии) упрощает и примитивизирует картину развития нашей литературы, лишает ее реального объема, не говоря уже о том, что едва ли способствует консолидации ее творческих сил, идейному единению литераторов, призванных решать общие задачи!

Есть несомненная связь между принципами, декларированными во вступительной статье, и научным качеством книги в целом. Исходя из крайне абстрактного, интуитивно-расплывчатого понимания традиции как таковой, руководители исследования сняли вопрос о социальной обусловленности художественных традиций, о соотношении мировоззрения поэтов и их творчества. Понятие новаторства, принцип историзма в подходе к литературным явлениям оказались вынесенными за скобки. Как следствие этого, категория традиций совершенно утратила конкретный на-учный смысл. Создается впечатление, что перед авторами отдельных статей не было поставлено никаких серьезных требований, отсюда вкусовщина и произвольность сопоставлений.

Нельзя сказать, что рецензируемая книга совершенна лишена позитивного научного значения. Некоторые ее разделы заслуживают положительной оценки. Так, попытки исторического анализа поэтического процесса предприняты в статьях В.Базанова («Черты национального стихотворного эпоса и поэма военного тридцатилетия») и А. Красильщиковой («Поколение военного призыва и современная поэзия»). В. Базанов устанавливает истоки разнообразных жанровых традиций, развивающихся в современной поэме. Думается, этот анализ найдет применение в дальнейших исследованиях. (Нельзя, однако, не упрекнуть автора в том, что «конкретные образцы жанра, созданные в самое последнее время, представлены главным образом в перечислителыных списках.) Статья Л. Красильщиковой интересна тем, что автор, исследуя творчество поэтов так называемого третьего поколения, пришедших в литературу в дни Великой Отечественной войны, выявляет как характерную закономерность творческого развития этих поэтов обращение в 50—60-е годы к философской лирике. Отдельные верные наблюдения можно обнаружить и в других статьях (в частности, в работе А. Павловского «Уроки А. Твардовского») здравый аналитический смысл упорно сопротивляется абстрактной заданности общей установки. Но этого слишком мало, чтобы оправдать методологическую позицию, занятую авторским коллективом.

Как уже говорилось, масштаб задачи, стоявшей перед создателями монографии, дает нам возможность судить их труд по самому строгому счету. Поэтому хочется итоговую оценку сформулировать как ответ на несколько простых недвусмысленных вопросов.

Соответствует ли научно-теоретический уровень книги «Русская советская поэзия. Традиции и новаторство, 1945—1975» общему уровню современного советского литературоведения? Раскрывает ли монография ленинградских авторов идейно-художественное богатство поэзии социалистической эпохи, ее новаторский, созидательный характер? Может ли наша критика включить эту книгу в свой методологический актив и использовать основные ее положения как принцип анализа и оценки текущего поэтического процесса? Имеет ли право преподаватель вуза рекомендовать данное исследование студентам, изучающим советскую поэзию? Наконец, почерпнет ли из этой книги современный читатель (а истинный любитель поэзии в наше время не проходит и мимо научных изданий) верное и объективное представление о соотношении традиций и новаторства в поэзии послевоенного тридцатилетия, о подлинных и мнимых художественных ценностях?

На все эти вопросы приходится ответить отрицательно.

Впрочем, книга, о которой шла речь, по-своему поучительна. Ее негативный опыт помогает со всей отчетливостью осознать, что научное исследование— это не «самовыражение», а сложный и неоднозначный процесс приближения к истине.

Наша наука должна учесть ошибки рецензируемого труда при создании новых исследований о традициях и новаторстве в советской поэзии. Необходимость возвращения к этой теме очевидна.
Петропавловск, Казахская ССР

Антипов А., Любушин В. Когда неверна концепция.// Литературное обозрение. – 1979. - №4. – с.55 – 58.