«БЕЗМЕРНОСТЬ» И «СТИХИИ» МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

(К проблеме дионисийства в поэзии М.Цветаевой)

В.И. Любушин

Северо - Казахстанский государственный университет

В имени Марина действительно звучит нечто безмерное, глубинное, таинственное, изменчивое. Ее поэзия как бы вторгается в бесконечное и становится частью этого бесконечного. Но не только. Она еще, будучи активной, творческой стихией, как бурный поток, преодолевает границы Вечности, чтобы самой преобразиться в Вечность. Это не уход от жизни в абстрактный и холодный континуум времени, а скорее достигаемая безграничная свобода, свобода морской стихии, которая дается нелегко, часто ценой великой жертвы - личной жизнью, и обретением судьбы, трагичной и замечательной.

В этой судьбе раннее отчуждение в семье и лесбийская страсть к С. Парнок, потрясшая брачную идиллию М. Цветаевой и С. Эфрона, творческое горение, разлука с мужем и смерть младшей дочери, голодная и бездомная жизнь в советской России, эмигрантский период в Германии, Чехословакии и Франции с неустроенностью и бедностью, остракизм XX) стороны русской эмиграции и проклятие одиночества, расхождение с мужем и дочерью, «предавшими» ее Россию, возвращение, вслед за ними в СССР с сыном Георгием, арест сестры Анастасии, мужа и дочери Ариадны, полная изоляция на родине, человеческая и литературная, нападение фашистской Германии и эвакуация в Татарию (Чистополь, Елабуга), полное отчаяние и самоубийство.

Ее безмерность одновременно "притягивала к ней и отпугивала не только знакомых, друзей, но и самых близких к поэту людей. А причиной тому часто была дионисийская исступленность характера, та ее доминанта, которая предопределена романтическим, музыкально-трагическим геном матери и той монадой души, что ниспослал своей избраннице Творец.

«Лирика, как и море, сама приходит в волнение, сама успокаивается, сама в себе свершается", - так понимает при роду своего творчества в статье «Поэты с историей и поэты без истории» М. Цветаева (М. Цветаева. Собр. Соч. в 7-и т., т, 5, М.,1994, с. 406. В дальнейшем стихотворные и прозаические цитаты будут приводиться по этому изданию).

Зная ее крут чтения и культурологические интересы, мы не сомневаемся в знакомстве поэта с работами по дионисииству.Ф. Ницше и В. Иванова, которому она посвятила цикл стихотворений и довольно часто упоминала его в своей прозе. А в одной из своих статей «Искусство при свете совести» она в связи с Пушкиным говорит об «аполлоническом начале» и «золотом чувстве», отдавая предпочтение «свободной стихии" в творчестве создателя Вальсингама, Пугачева, Мазепы, Петра. Большую роль сыграла профессиональная деятельность отца, выдающегося профессора-антиковеда, и интеллектуальная атмосфера семьи Цветаевых, глубокое постижение и знание античной мифологии и культуры. Музей изящных искусств Александра III (ныне Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина), созданный по инициативе И. Цветаева, яркое тому подтверждение. Семейством Цветаевых были также подарены три библиотеки "для Москвы и хранились они в Музее изящных искусств. Наличие в них трудов Ф. Ницше, Ф. Зелинского, В. Латышева, В. Иванова позволяет положительно решить вопрос о знакомстве с дионисийством.

Думается, что книги, разговоры, суждения, культурная атмосфера и не только стали подземными толчками и своеобразными ускорителями того, во многом таинственного,

. процесса, который происходил в душе и сознании М. Цветаевой. Ведь ее первый поэтический мир, обжитая и уютная 0йкумена — московский дом в Трехпрудном переулке с любимыми книгами, среди которых «Дневник». Марии Башкирцевой, «Сага об Иесте Берланге» С. Лагерлеф, «Орленок» Э. Ростана, томиками Гейне, Лермонтова, Пушкина, иенских романтиков, Жуковского, Гюго, Гете, Ламартина, Ницше, мемуарами о Наполеоне, материнским роялем и достатком; периодическими поездками в Европу. «Дом профессора Цветаева был пронизан духом древней Эллады и великого Рима. Геракл и Ахилл, Ариадна и Дионис, Эвридика и Орфей, Венера и Психея - это были не просто имена, они воспринимались Цветаевой как реальные люди, ожившие сначала в сознании юной девушки, а затем в зрелом творчестве поэта» (2), - свидетельствует А. Саакянц.

Правда, в этом уютном профессорском доме были и подспудные драматические течения: незатихающая любовь отца к первой умершей жене, тяжелая болезнь матери и ревность Марины к младшей сестре Анастасии. Вроде бы, на первый взгляд типичный защищенный мирок, благовоспитанные девочки из благополучной интеллигентной семьи. Это, выражаясь поэтическим образом А. Блока, «соловьиный сад». В дальнейшем этот мир расширяется до пространства Москвы, «малой родины», хорошо знакомой, освоенной и потому казавшейся тем же уютным родительским домом, только раздвинутым в пространстве и времени. Но уже впереди маячила Первая мировая, революция, гражданская война, красный террор, холод и голод.

Интерес М. Цветаевой к античности сохранился на протяжении всей жизни. Будучи в эмиграции, она постоянно интересовалась изданиями по античной мифологии. Они ей нужны были как воздух и вода, потому что были постоянными источниками для ее творчества и поэтических фантазий. В частности, о книге Г. Шваба «Мифы классической древности» М. Цветаева говорит, как о «книге на всю жизнь».

Исследователю, конечно, интересно проследить в реконструированной биографами канве жизни "(к сожалению, большего нам не дано} М. Цветаевой, когда же происходит в ее душе подлинный взрыв дионисийского начала, который помог вылупиться из скорлупы неопытному птенцу и взглянуть на мир, преисполниться силой и энергией, заставившими его быстрее взмахнуть крыльями, созревшими для великого и опасного полета в царство творческих стихий. Предполагаемый ответ выглядит таким: это не только интеллигентная и политическая среда Москвы предгрозовой исторической эпохи, крымские встречи и жизненастроение (Коктебельское бытие в доме М. Волошина), да и ранние любовные романы, точнее влюбленности, с Л. Кобылинским (Эллисом) и В, Нилендером, недавняя смерть матери, брак с С. Эфроном, превратившие девочку-подростка из академической среды в женщину страстную, пылкую, безоглядную, в женщину максималистку, в иступленную чувственностью Сапфо нового времени. В ней, особе страстной и живущей в постоянном напряжении и накале чувств, еще пробивался по наследству от романтической матери тот дополнительный импульс пола, который та не могла получить от мужа, профессора И. Цветаева, продолжавшего любить покойную Иловайскую, свою первую жену.

Как и героиня рассказа И.А. Бунина «Легкое дыхание» Оля Мещерская, она должна была повторить вслед за ней «я не знала, что я такая». У нее пробудилась мощная и великая сила пола, женщины, настолько мощная, что должна была искать выхода. И одна из выходов - поэзия, творчество. Другой - лесбийский роман с С. Парнок.

Не случайно в поэзии М. Цветаевой возникают образы — лики, такие, как «я не хотела в землю с любимой моей земли», «плахи», «безумья — и благоразумья, позора и чести», «солнца в груди», «цыганской страсти», «новопреставленной боярыни Марии», «рокота цыганских телег», «блудницы», «целующейся с прокаженными», «бабки лютой», «Царь-Девицы - беззаконницы», «Марии Самозванки», «бездомной черницы» и т.п.

Эта инициатива превращения девочки в женщину, ученицы в поэта, нормативного человека в Черта, Сафо, Икара («один против всех» Неroiса), видимо, совершается в 1970-1917 годы, которые падают на Первую мировую и Февральскую революцию и Октябрьский переворот. Об этом в стихотворении «Психея» (1918):

«Не самозванка — я пришла домой,

И не служанка - мне не надо хлеба.

Я — страсть твоя, воскресный отдых твой,

Твой день седьмой, твое седьмое небо.

Там на земле мне подавали грош. И жерновов навешали на шею Возлюбленный! Ужель не узнаешь?

Я ласточка твоя - Психея!» (1, 394)

Максимализм звучит в словах «Твой день седьмой», «твое седьмое небо». Это предел. Отсюда «легкий огнь, над кудря-ми пляшущий, - дуновение - вдохновения!». В М. Цветае-вой рано проснулась творческая дионисийская сила, кото-рую она называла. «Чертом». «Черт» был «тайным жаром» Цветаевой, снедающим ее изнутри, любовью, превращающей обычные границы, которые она искала всю жизнь. Черт появлялся в ее лирическом мире так же, как и в личной жизни. Ее героями были бунтари и самозванцы, убийцы и цыгане. Они были страстными и гордыми, верными и смелыми. Их любовь - запрещенной и испепеляющей. И она наделяла своих любимых демоническими чертами и силой, в которых нуждалась» (3), замечает исследовательница жизни и творчества М. Цветаевой из США Л. Фейлер.

Из столкновения в душе дионисийского огня и страсти с «аполлоническим» «геном» культуры, о котором поэтесса говорила с некоторым предубеждением и снобизмом, рожда-лась поэзия, напоминавшая морскую стихию, океан. Творческое начало становилось «свободной стихией», как это звучало в любимом для Марины стихотворении Пушкина «К морю». Но Пушкин все же не отождествляет себя с этой «стихией», хотя любил и ценил ее, не мыслил поэтического творчества без нее. Не случайно он писал о ней и говорил в ее адрес «прощай!»: «Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые и блещешь гордою красой»..

Без свободы нет жизни и творчестваг но «стихию» все же надо с любовью и желанием укрощать, как укрощаешь необъезженного жеребца, предназначенного тебе в скакуны.

Пушкин был в этом отношении высшим идеальным проявлением гармонии, классиком, но классиком живым, обаятельным, артистичным. В нем соотношение дионисийкого и аполлонического было настолько органичным и целостным,что не вызывало сомнения и не требовало доказательств.

Назовем эту многоосмысленную и выстраданную многонаселенность поэзии Цветаевой многомерным Хаосом, в котором.возникают и существуют, оживают самые полярные и взаимоисключающие образы и лики прошлого, настоящего ибудущего. Хаос - дионисийский мир, в котором происходит разрыв личности автора на «маски», раздвоение, растроение, расчетвертение и т.д. При взлете и восхождении творческого «я» и его нисхождении, падении личность и внутренний мир поэта этим «уничтожением» лишь еще больше укрепляется и преображается. Восторг и экстаз вос-хождения у поэта утверждают сверхличное, ноуменальное, надмирное и высокое. «Восхождение — это гордость, жестокость, и не только к другим, но и к себе. И раз оно жестоко.. оно страдально. Это трагический путь к высоте, разрыв с землей, гибель. Если восхождение не влечет за собой нисхождения, оно бесплодно, потому что надмирно», - отмеча-ет М. Бахтин в статье, посвященной Вяч. Иванову и диони-сийству. И дальше: «Нисхождение - это символ радуги, улыбки, любви к земле, сохранившей память о небе» (4).

Поэтому творчеству и поэзии необходимы одновременно небесное и земное начала. Без небесного нет ощущения мира и Бога, без земного нет тепла, человеческого начала, природы.

Ее поэтический хаос, ее многоликость и многоголосие в сочетании с безмерностью, целостностъю и искренностью натуры, ее смелость, открытость и ощущение постоянного риска в поисках своего «я» вне традиционных категорий добра и зла подверглись ревизии. Цветаева в конце концов не выдержала всего этого. Невозможность выхода за пределы своего мира и страстное стремление выйти. из него ее «взорвали». М. Цветаева - это Прометей, бросающий вызов власти. обыденному и законному, это трагический Икар. дерзко взлетающий к солнцу и потому погибающий. Но такой вызов в триединстве Прометея, Икара и Диониса сделал ее одним из самых замечательных поэтов XX века.

Поэтический дух, вырвавшись из плена казарменного социума и земного притяжения, ощутил дыхание вечности и стихии свободы ценою собственной гибели. Самоубийство Цветаевой нельзя назвать подвигом, но ее творческое самосостояние и самоосуществление есть подвиг. Как романтик и личность она. ненавидела все казенное: режим, быт, обывателей. Ей тяжело было дышать воздухом поэзии. в эмиграции, но в атмосфере партийно-демократического режима Сталина у нее оставалась только одна возможность - возможность задохнуться и умереть. Победа тоталитаризма над человеком бесспорна и одновременно небесспорна. В смысле физического уничтожения — да, в смысле победы над поэзией и личностью поэта — нет. Вспомним: почти 20 лет поэтического небытия, трудное возвращение к читателю через самиздат и недоступные для любителей поэзии тиражи, наконец, посмертные триумф, слава и огромные тиражи, издания и переиздания, потом некоторый спад, твердая репутация классика, собрание сочинений и поток биографий, исследований.

Она стала одной из лучших в блестящем перечне имен и фамилий творцов и художников Серебряного века. По ее пророческому признанию: «Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи - те самые серебряные сердечные брызги» (VII, 703).

Дионисийство М. Цветаевой, как и вся ее поэтическая структура, только до определенной степени было контролируемо ею. Но эта стихия часто вырывалась из нее, ничем не стесненная и несдерживаемая. По свидетельству С. Эфрона, ее мужа, хорошо знавшего характер подруги жизни: «Марина — создание страсти, сейчас гораздо больше, чем рань-ше, до моего отъезда. Бросаться очертя голову в ураган стало для нее необходимостью, атмосферой жизни ... Она как огромная печь, которой, чтобы работать, нужны дрова. дрова и ёще дрова. Зола выбрасывается, качество дров неважно. Так как тяга хорошая, горит все» (5).

Но еще красноречивее об этом свидетельствует ее стихи:

«Само море - нам хлеб,

Само море нам — соль,

Само море нам — стакан,

Само море нам — вино» (1, 542)

«И что тому костер остылый,

Кому разлука - ремесло!

Одной волною накатило,

Другой волною унесло» (1, 545)

«Я, выношенная во чреве Не материнском, а морском» (I, 545)

«К какому морю я приду?

В каком стакане потону?

..........................................

Ты за стаканом бей стакан,

Топи нас, море-окиян!» (1, 553)

Чем сильнее внутри поэта бурлило дионисийство, тем искренней и обнаженней звучала ее поэзия. Самые искренние - это А. Пушкин, М. Лермонтов в XIX веке, в XX — А Блок и М. Цветаева.Тут целикбм можно согласитъся с И Бродским: « ... Цветаева — поэт чрезвычайно искренний вообще, возможно, самый искренний в истории русской поэзии. Она ни из чего не делает тайны, и менее всего из своих эстетических и философских кредо, рассыпанных в её стихах и прозе с частотой личного местоимения.первого лица единственного числа» (6), Эта «Сивилла» русской поэзии вопрошала:

«Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейшей - сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью в мире мер?!» (II, 188)

Замечательная поэтическая формула, объясняющая во многом сердцевину творчества М. Цветаевой «с этой безмерностью в мире мер». «Безмерность — она в своем дионисийском порыве с мыслями, чувствами, страстями, порывами «В мир мер» - социум, законы искусства, правила игры, необходимое, терпимые, но сковывающие ее ограничения в путы. И когда Л. Фейлер говорит о М. Цветаевой, что в сочетании метафизики и эротики она достигает вершины своего творчества находясь в непрерывном движении, но - никогда не прибывая к месту назначения, она чувствовала что ею управляет могущественная сила», то исследовательница права. Назовем эту силу Пафосом, Страстью, Эросом Дионисом — существо вопроса от этого не меняется, все дело в оттенках. Если перевести это на язык мифологического словаря античности, то М. Цветаева ощущала в себе следующее: «Пока ты поэт,тебе гибели в стихии нет, ибо все возвращает тебя в стихию стихий: слово. Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо не гибель, а возвращение в лоно. Гибель поэта — отрешение от стихии. Проще сразу перерезать себе жилы» (V, 351) Это было написано в 1932,. году. Ее отрешили от «стихийо, от права на свою поэзию. И 28 августа 1941 года М.Цветаева свела счеты с жизнью.

Вообще самый царственный месяц лета - самый трагический для русских поэтов. В августе 1921 года в муках и отсутствия «воздуха» для поэзии умирает А. Блок. В этом году и в этом месяце, только чуть позже, расстреляли Н. Гумилева...

Лишить поэта поэтического инстинкта, интуиции означало лишь одно - обречь его на гибель. М. Цветаевой необходима была «могущественная сила», предельное напряжение чувств, ощущение изнутри возникающего вдохновения, которое позволяла слышать и слушатъ «голоса» стихий. В этом состояло существо ее поэтического таланта, это питало ее поэтический темперамент, это было ее наитие:

«Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляите миски и тарелки!

Всякая тарелка будет — мелкой,

Миска — плоской, через край — и мимо

В землю черную, питать тростник.

Невозвратимо, неостановимо, Невосстановимо хлещет стих».

Примечания

1.Цветаева М. Собр. Соч. в 7-и т. М., 1994-1997;

2.Саакянц А. Марина Цветаеве. Жизнь и творчество. М., 1997, с. 9;

З.Фейлер Л. Марина Цветаева. Ростов-на-Дону, 1998, с. 46;

4.Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1986, с. 395;

5.Фейлер Л. Марина Цветаева. Ростов-на-Дону. 1998, с. 228;

6.Сочинения"Иосифа Бродского.. Т. 5/СПб., 1999, с. 144;

7.Фейлер Л."Марина Цветаева. Ростов-на-Дону,-1998, с. 209.

Любушин В. И. «Безмерность» и «стихии» Марины Цветаевой (к проблеме дионисийства в поэзии М. Цветаевой) //От текста к контексту.Сборник научных статей. – Ишим, 2002. – с.100 – 108.